Шырав

Яков

Яков

Ҫавӑн пек илемсӗр ҫи-пуҫпа Яков Лукич правлени тӗлнех ҫитрӗ, хӑй шалт тӗлӗнсе пычӗ: тӗл пулакан хӗрарӑмсем сывлӑх сунаҫҫӗ те темшӗн хӑвӑрт пӑрӑнаҫҫӗ…
В таком неприглядном виде Яков Лукич дошел почти до правления колхоза, про себя удивляясь, почему это встречающиеся женщины, поздоровавшись, как-то загадочно улыбаются и поспешно отворачиваются…

Мӗнле кун килсе тухрӗ ара паян! — тарӑхса каларӗ Яков Лукич; халтан кайса, пукан ҫине ларчӗ, ӗнси ҫине сиксе тухнӑ пысӑк мӑкӑле хыпашласа пӑхрӗ.
И что это нынче за день выдался! — в сердцах воскликнул Яков Лукич, обессиленно садясь на табурет, бережно ощупывая вскочившую на затылке здоровенную шишку.

— Эсӗ ӑҫтан пӗлетӗн, ватӑ тухатмӑш? — талӑрса кайса кӑшкӑрчӗ Яков Лукич, сӗтел хушшинчен яштах сиксе тухса.
— А ты почем знаешь, старая ведьма? — вне себя крикнул Яков Лукич и опрометью выскочил из-за стола.

Ку вара Яков Лукича йӑлтах тарӑхтарса ячӗ: вӑл кашӑкне сӗтел ҫине печӗ те хӑйӑлтатакан сассипе хаяррӑн кӑшкӑрса пӑрахрӗ:
Это окончательно вывело Якова Лукича из себя: он бросил на стол ложку, крикнул срывающимся от злости голосом:

Вӑрансан, Яков Лукич нумайччен вырӑн ҫинчен анмарӗ, анранӑ ҫын евӗр, тӗлсӗр куҫӗсемпе шикленсе пӑхса ларчӗ.
Проснувшись, Яков Лукич долго сидел на кровати, тупо смотрел перед собой ошалело испуганными глазами.

Яков Лукич хӑй, вӑтаннипе чӗркуҫленсе ларса, помидорне сылтӑм аллипе кӑна татать, сулахай аллине вӑл ҫырантан шыва кӗме анакан ҫара пакарта ҫын пек тытнӑ.
Сам Яков Лукич срывает помидоры, смущенно приседая на корточки, и только одной правой рукой, левую он держит словно нагой купальщик, перед тем как войти в воду…

Ун умне ҫурӑмӗпе ҫаврӑнса тӑнӑ Дубцов помидор аври тӗлне пӗшкӗнет те, Яков Лукич, кулас килнипе, тарӑхнипе сывлайми пулса, калать ӑна:
Дубцов, стоя к нему спиной, склоняется над помидорным кустом, и Яков Лукич, задыхаясь от смеха и возмущения, говорит ему:

Яков Лукич хӑй те, унпа пӗрле ӗҫлекен казаксем те темшӗн пурте ҫара пакартан, анчах, Яков Лукичсӑр пуҫне, ҫара ӳтне кура никам та намӑсланмасть.
И сам Яков Лукич, и все окружающие его казаки почему-то голые, но никто, кроме него, не стыдится своей наготы.

Ҫилли килнипе, Яков Лукич сура-сура вӑранса каять.
От ярости Яков Лукич плюется и просыпается.

«Кай, ҫӑва патне, хӑрах куҫлӑ ухмах!» — тесе кӑшкӑрасшӑн Яков Лукич, хӑй аллине Лятьевский аллинчен туртса илме хӑтланать, анчах ниепле те туртса илеймест, — Лятьевский пӳрнисем сивӗ, хурҫӑ пек, Яков Лукичӑн темшӗн сасси те тухмасть, тутисем мамӑкран тунӑ евӗр.
«Да ну тебя к черту, кривой дурак!» — хочет крикнуть Яков Лукич, пытаясь вырвать свою руку из руки Лятьевского, но это ему не удается — пальцы у Лятьевского холодные, стальные, а голос Якова Лукича странно беззвучен и губы будто сделаны из ваты…

Анчах Лятьевский сивӗ аллипе Яков Лукича алӑран ярса тытать те, ун ҫумне тайӑлса, вӑрттӑн ҫапла пӑшӑлтатать:
Но Лятьевский берет холодной рукою руку Якова Лукича, наклоняясь к нему, доверительно шепчет:

Яков Лукич ҫапла калать пек ӑна: «Вацлав Августович, пирӗн иксӗмӗрӗн венчет тутарма юрамасть: эсӗ, имшерскер пулин те, ҫапах арҫын-ҫке. Ну, ӑҫтан юратӑр-ха апла? Эпӗ те авланнӑ ҫын. Айта ҫакӑн ҫинчен пупа йӑлтах каласа парар, унсӑрӑн вӑл, ҫынсене култарса, пире венчет туса ярӗ!»
Яков Лукич будто бы говорит ему: «Вацлав Августович, негоже нам с тобой венчаться: ты же хучь и плохонький, а все-таки мужчина. Ну куда это годится, такое дело? Да и я уже женатый. Давай скажем про все это попу, а то он окрутит нас людям на смех!»

Яков Лукич вӑраннӑ чух хӗвел тухнӑччӗ ӗнтӗ.
Яков Лукич проснулся, когда уже взошло солнце.

Ҫак шухӑшсемпе лӑпланса, Яков Лукич тӗлӗрсе кайрӗ, пӗр хушӑ канӑҫсӑр та йывӑр ыйха путрӗ.
Под эти успокаивающие мысли наконец-то Яков Лукич забылся недолгим и тягостным сном.

Ҫак шухӑшсем Яков Лукича хуйха ӳкернӗ, вӑл хӑйшӗн куляннӑ, макӑрас вӗҫнех ҫитнӗ.
От этих мыслей Якову Лукичу стало грустно и жалко себя чуть не до слез.

Яков Лукич пӳлӗмрен тухса алӑка хупсан тин хӑй йӑнӑшне ӑнланчӗ, вӑтаннипе эхлетсе, шухӑшларӗ: «Аташтарчӗ мана ҫав сухаллӑ шуйттан хӑйӗн юсавлӑхӗпе!»
А Яков Лукич, только притворив за собой дверь, понял свою оплошность, крякнул от конфуза, подумал: «Попутал меня этот бородатый черт своей выправкой!»

Яков Лукич ним шухӑшлама та ӗлкӗреймерӗ, ҫара урисем ӗнтӗ хӑйсемех «налево кругом» ҫаврӑнчӗҫ, тӑрса ывӑннӑ ура тупанӗсем пӗр-пӗринпе илтӗни-илтӗнми шаклатрӗҫ.
Не успел Яков Лукич и подумать о чем-либо, а босые ноги его уже сами по себе, непроизвольно, сделали «налево кругом», и натруженные пятки сухо и почти неслышно стукнулись одна о другую.