Шырав

Павлаки

Вӑл хӑйне тӗл пулакан ҫынсене хавасланса сывлӑх сунчӗ; Павлаки Недеевпа шӑлан мӗнле лартса ӳстернӗ пирки те сӑмахларӗ, шӑлан ҫӑвӗ пӗлтӗр мӗн хака тӑнӑ та кӑҫал миҫе мӑскал юхтарса илме шутлать — ҫавӑн ҫинчен ыйта-ыйта пӗлчӗ; вак-тӗвек тавар лавккине кӗрсе черешня ҫырли туянчӗ, ҫапла ырӑ кӑмӑла кӗрсе килнелле таврӑнчӗ.
Приветливо, как никогда, здоровался он со встречными; разговорился с Павлаки Недевым о его розовых насаждениях; спросил, какая была цена на розовое масло в прошлом году и сколько мускалов рассчитывает он получить в этом; зашел в бакалейную лавчонку, купил черешен и в прекрасном расположении духа направился домой.

— Чунӑм халь сисет ӗнтӗ ӑна кам пӗтерессе, — терӗ Павлаки.
— Теперь уже известно, душа моя, кто ее погубит, — сказал Павлаки.

— Эс, Павлаки, айӑп ан ту та мана, нимӗн те пӗлместӗн-ҫке, эс те, хаджи, нимӗн те пӗлместӗн, — хӗрсе хирӗҫ тӑчӗ вӑл.
— Ты, Павлаки, извини меня, ни черта не понимаешь, и ты, Хаджи, тоже, — возразил он горячо.

— Эп те ҫавнах калатӑп-ха, Павлаки: мӗн чухлӗн пулччӑр вӗсем, ҫав герцеговинсем?
— И я так говорю, Павлаки: сколько их, герцеговинцев?

Пӗчӗк ушкӑн темелле, — терӗ Павлаки, хӑй сӑмахӗпе ыттисем те килӗшессе кӗтсе.
Горсточка, — сказал Павлаки, ища одобрения во взглядах остальных посетителей.