Шырав

Баймаков

Баймаков нимӗн чӗнмесӗр кӗтесселле, турӑшсем ҫине, пӑхса макӑрчӗ, Ульяна та ӗсӗклерӗ, анчах Артамонов кӳреннӗн ҫапла каларӗ:
Баймаков слушал, молча глядя в угол, на иконы, и плакал, Ульяна тоже всхлипывала, а этот человек говорил с досадой:

Каҫхине вӑл ҫав тери капӑр тумланнӑ хӗрне упӑшки вырӑнӗ патне ҫавӑтса пычӗ, Артамонов хӑйӗн ывӑлне хыҫалтан тӗртрӗ, каччӑпа хӗр, пӗр-пӗрин ҫине пӑхмасӑрах, алӑран алла тытӑнса, пуҫӗсене усса чӗркуҫленсе ларчӗҫ, вара Баймаков, аран-аран сывласа, вӗсене ахахпа эрешлесе пӗтернӗ, ашшӗнчен юлнӑ авалхи турӑшпа хупларӗ те: — Ашшӗн, ывӑлӗн ячӗпе… Турӑҫӑм, ан пӑрахсам манӑн пӗртен-пӗр хӗрӗме! — тесе пиллерӗ.
Вечером она подвела к постели мужа пышно одетую дочь, Артамонов толкнул сына, парень с девушкой, не глядя друг на друга, взялись за руки, опустились на колени, склонив головы, а Баймаков, задыхаясь, накрыл их древней, отеческой иконой в жемчугах: — Во имя отца и сына… Господи, не оставь милостью чадо моё единое!

Староста чирлӗ выртнӑ вӑхӑтра Артамонов ун патне икӗ хутчен пычӗ, вӗсем иккӗшӗ вӑрахчен куҫа-куҫӑн калаҫрӗҫ; иккӗмӗш хутӗнче Баймаков арӑмне чӗнсе илчӗ те, аллисене кӑкӑрӗ ҫине ывӑннӑн хӗреслӗ тытса, Артамонова: — Акӑ, — унпа калаҫ, эпӗ ӗнтӗ текех ҫӗр ҫинчи ӗҫсене хутшӑнмалли ҫын мар пулас. Парӑр-ха канма, — терӗ.
За время болезни старосты Артамонов дважды приходил к нему, они долго беседовали один на один; во второй раз Баймаков позвал жену и, устало сложив руки на груди, сказал: — Вот — с ней говори, а я уж, видно, в земных делах не участник. Дайте — отдохну.

Пилӗк талӑкран Баймаков чирлесе ӳкрӗ, вуникӗ талӑкран вилсе выртрӗ, вӑл вилни вара Артамоновпа унӑн ачисенчен пушшех те шиклентерчӗ.
Через пятеро суток Баймаков слёг в постель, а через двенадцать — умер, и его смерть положила ещё более густую тень на Артамонова с детьми.

— Сахӑр илме, — терӗ ун хыҫҫӑн Баймаков салхуллӑн, ҫерем касса тунӑ сак ҫине ларса.
— За сахаром, — сумрачно повторил Баймаков, опускаясь на дерновую скамью.

Вӗсем сывпуллашса тухса кайсан, Баймаков, турӑшсем ҫине хӑраса пӑхса, виҫӗ хутчен хӗрес хучӗ те пӑшӑлтатса илчӗ:
Когда они, простясь, ушли, Баймаков, испуганно глядя на иконы, трижды перекрестился, прошептал:

Хӑйне упа пусса выртнӑ пек туйса, Баймаков хӑнана: — Эсӗ тӑхта-ха… — терӗ.
Чувствуя себя так, точно на него медведь навалился, Баймаков попросил гостя: — Ты погоди…

Баймаков хӑраса ӳкрӗ, сак ҫинче ларнӑ ҫӗртех сиксе илчӗ, аллисемпе сулкалама тытӑнчӗ.
Баймаков даже испугался, привскочил на скамье, замахал руками.

Вӗсем шӑппӑн, пӗрин хыҫҫӑн тепри — малтан асли, унтан кӗҫӗннисем — тухса кайсан, Артамонов, хӑйӗн йывӑр аллине Баймаков чӗркуҫҫийӗ ҫине хурса: — Евсей Митрич, эпӗ пӗрре килнӗ чухне евчӗ те пулас терӗм: хӑвӑн хӗрне манӑн аслӑ ывӑла качча пар, — терӗ.
А когда они тихо, гуськом один за другим и соблюдая старшинство, вышли, он, положив на колено Баймакова тяжёлую ладонь, сказал: — Евсей Митрич, я заодно и сватом к тебе: отдай дочь за старшего моего.

— Пӗрне салтака паратӑн пулӗ? — ыйтрӗ Баймаков.
— В солдаты одного? — спросил Баймаков.

Артамонов сасси хулӑн та хытӑ, калаҫасса пысӑк параппан ҫапнӑ пекех, шавлӑн калаҫать; Баймаков, ӗмӗрӗ тӑршшӗпех ҫӗр ҫинче асӑрханса утса ҫӳренӗ темле хӑрушӑ чӗрчуна вӑратасран шикленнӗ пек, хуллен калаҫать.
Голос Артамонова был густ и груб, говорил он, точно в большой барабан бил, а Баймаков всю свою жизнь ходил по земле осторожно, говорил тихо, как будто боясь разбудить кого-то страшного.

— Пирӗн мужиксем йӗтӗн сахал акаҫҫӗ, — шухӑша кайса асӑрхаттарчӗ Баймаков.
— Лён мужики наши мало сеют, — раздумчиво заметил Баймаков.

Ҫакӑн хыҫҫӑн виҫӗ эрнене яхӑн иртрӗ, хула ҫыннисем ун ҫинчен манма та пуҫланӑччӗ ӗнтӗ, анчах сасартӑк ҫав Артамонов хӑйпе пӗрле виҫӗ ҫынна ертсе килсе, тӳрех Баймаков патне пырса кӗчӗ те, пуртӑпа касса татнӑ пек, каласа хучӗ:
Прошло недели три, и уже почти затянуло рубец в памяти горожан, вдруг этот Артамонов явился сам-четвёрт прямо к Баймакову и сказал, как топором рубя:

Пӗрисем ӑна — выльӑх-чӗрлӗхпе сутӑ тӑвакан терӗҫ, теприсем — бурмистр; хула старӑсти Евсей Баймаков вара, лӑпкӑ кӑмӑллӑ та сывлӑхӗ начар, анчах ырӑ чӗреллӗ ҫын, хуллен ӳсӗркелесе: — Шанӑҫлӑнах калама пулать, — дворовӑй ҫынсенчен вӑл, егерь е улпутсене йӑпатаканскер, — терӗ.
Одни говорили — прасол, другие — бурмистр, а городской староста Евсей Баймаков, миролюбивый человек плохого здоровья, но хорошего сердца, сказал, тихонько покашливая: — Уповательно — из дворовых людей, егерь или что другое по части барских забав.