Шырав

Экэчо

Акӑ ӗнтӗ юлашкинчен председатель: «Виктор Сергеевич Железнов сӑмах илет», — терӗ, Экэчо хӑйӗн чӗри, таҫта васканӑн, хӑвӑрт-хӑвӑрт тапма тытӑннине туйса илчӗ.
И вот наконец председатель объявил, что будет говорить Виктор Сергеевич Железнов, Экэчо почувствовал, как заспешило куда-то его сердце.

Ҫынсем чӗнменнине кура Экэчо нимӗнле мар пулса кайрӗ.
От молчания людей Экэчо было не по себе.

Кэргыль пӳлӗнчӗ, тек сӑмах чӗнмерӗ, Экэчо еннелле хӑй ӑна курайманнине ним чухлӗ те пытармасӑр пӑхса илчӗ те хӑйӗн вырӑнне ларчӗ.
Кэргыль осекся, замолчал и, посмотрев в сторону Экэчо с откровенной ненавистью, сел на свое место.

Экэчо, пуҫне усса, хӑй ӑшӗнче вӑрттӑн савӑнса Кэргыль сӑмахне итлесе ларать.
Экэчо, опустив голову, с затаенной радостью слушал слова Кэргыля.

«Ҫав чӗлӗм пирки сӑмах тапратса ҫынсен калаҫӑвне вӑхӑтлӑха урӑх ҫӗрелле пӑрса ячӗ-ячех вӗт ку Экэчо, — шухӑшларӗ Виктор Сергеевич, Кэргыль старик хӑйӗн мӑнукне, Тынэта, ҫине тӑрсах ятланине итлесе ларнӑ май.
«Да, из-за этой трубки Экэчо удалось на время отвлечь от себя внимание, — думал Виктор Сергеевич, слушая суровую отповедь Тынэту его деда Кэргыля.

Таграт асӑрхарӗ, Экэчо хӑй чӗлӗмӗ ҫинчен калани хӑш-пӗр колхозниксене самаях пӑлхантарма пуҫларӗ.
Таграт заметил, что слова Экэчо о его трубке подействовали на некоторых колхозников.

— Пурте пӗлеҫҫӗ вӗт-ха чӗлӗм вӑл ҫынна усал-тӗселтен сыхланине, — терӗ Экэчо.
— Известно же всем: курительная трубка является лучшим хранителем человека от злого начала, — продолжал Экэчо.

— Тӗнчере капла пурӑнма йывӑр мана, ырӑ ҫынсем, — тата пушшех мӗскӗнленме, пуҫларӗ Экэчо.
— Тяжело мне, люди, жить так на свете, — все больше и больше входил Экэчо в роль обиженного человека.

Экэчо чӗтрекен аллисемпе чӗлӗм ванчӑкӗсене хӗвӗнчен кӑларчӗ те пухӑва кӑтартрӗ.
— Экэчо вытащил дрожащими руками из-за пазухи обломки трубки, показал их собранию.

— Мӗн калас ман… — кӳренӳллӗн пуҫларӗ Экэчо.
— Да что ж говорить мне… — обиженно промолвил Экэчо.

— Ну мӗнех вара, малалла кала, Экэчо, — сӗнчӗ председатель.
— Ну что ж, говори, Экэчо, дальше, — предложил председатель.

— Мана та унта, ют ҫӗршыва илсе каяс тесе, хыҫран кашкӑр пек, чупнине мантӑн-им? — кӑшкӑрса ячӗ Вияль; хӑйӗн кӑкӑрӗ ҫинелле усӑнса аннӑ хура та хулӑн ҫивӗчӗсене ҫатӑрласа тытса Экэчо калаҫу питех те шалалла кӗрсе кайма пуҫланине сисрӗ.
— А разве ты забыл, как волком гонялся за мной, чтобы и меня туда, на чужую землю, увезти? — выкрикнула Вияль, судорожно сжимая в руках переброшенные на грудь тяжелые черные косы, Экэчо почувствовал, что разговор принял очень опасный поворот.

— Сан, Экэчо, ҫав ылханлӑ куна аса илес марччӗ хуть.
— Ты, Экэчо, лучше бы не вспоминал тот проклятый день.

Экэчо тата тем каласшӑнччӗ, анчах ҫак самантра вӑл пачах кӗтмен тамаша сиксе тухрӗ.
Экэчо еще хотел что-то сказать, но тут случилось то, чего он никак не предвидел.

Экэчо тӑчӗ, кухлянки ҫийӗнчен ҫавӑрса ҫыхнӑ чӗн пиҫиххине тӳрлетрӗ, унтан вара пиҫиххине тымарлӑ аллисемпе ҫавӑрса тытрӗ.
Экэчо встал, поправил на животе ремешок, перепоясывавший кухлянку, и крепко вцепился в него жилистыми руками.

Ҫак пухура хӑйне колхоз йӗркине пӑхӑнманшӑн хытах ятласса пӗлет Экэчо.
Экэчо знал, что сейчас на собрании его будут крепко ругать за то, что он не подчиняется колхозной дисциплине.

Ман атте мӗн каламаллине калать ак ӑна, хӑйӗн чӗлӗмӗ ҫинчен те манса кайӗ, — терӗ Кэукай, Экэчо ҫине кӑмӑлсӑррӑн пӑхса.
Мой отец такое скажет Экэчо, что он и о трубке своей забудет, — ответил Кэукай, неприязненно глядя на Экэчо.

Петя, Кэукай тата Эттай паҫӑрах Экэчо хӑйӗн чӗлӗмӗпе чарӑна-чарӑна тӑнӑ ҫӗрте ҫаврӑнкаласа ҫӳреҫҫӗ.
Петя, Кэукай и Эттай уже давно крутились там, где останавливался Экэчо ео своей трубкой.