Шырав

Экэчо

Экэчо, аллисене ҫурӑм хыҫне тытса, хӑйӗн сивӗ хаяр куҫӗсемпе тӑп тӑракан ачасем ҫинелле шӑтарас пек пӑхать.
Экэчо, заложив руки за спину, пристально вглядывался своими холодными, злыми глазами в серьезные, сосредоточенные лица ребят.

Вӗренекенсем вӑрӑм коридорта рете тӑрсан, директорпа Экэчо кабинетран тухрӗҫ.
Когда ученики выстроились в длинном коридоре, директор и Экэчо вышли из кабинета.

Экэчо Виктор Сергеевич ҫине сӑнаса пӑхса илчӗ.
Экэчо испытующе посмотрел в лицо Виктору Сергеевичу.

— Йышӑнмасть! — терӗ Экэчо, пӗр иккӗленмесӗр.
— Не сознается! — убежденно сказал Экэчо.

— Кӑна сан патӑнта вӗренекен Эттай тунӑ! — каллех кӑшкӑрса ячӗ Экэчо, тапак енчӗкӗ ҫинелле ҫаврӑнса пӑхмасӑр.
— Это твой ученик Эттай сделал! — опять закричал Экэчо, не обращая внимания на протянутый ему табак.

Ҫак вӑйлӑ та хӑй пӑлханнине ним чухлӗ те палӑртман лӑпкӑ ҫынна чунтан курайманнине тем пек пӗлтерес килчӗ пулсан та, Экэчо нимӗн те шарламарӗ.
Экэчо промолчал, хотя ему очень хотелось выразить всю свою ненависть к этому сильному, невозмутимо спокойному человеку.

Экэчо курайман куҫӗсемпе самантлӑха Виктор Сергеевич ҫине пӑхса илчӗ, унтан вара тӑрӑхласа: — Чее эс, учитель, пит чее! — терӗ.
Экэчо с минуту смотрел ненавидящими глазами на Виктора Сергеевича, а затем ехидно заметил: — Хитрый ты, учитель, очень хитрый!

— Ҫапла, ҫапла, пысӑк ӗҫ пур! — кӑшкӑрса ячӗ Экэчо, кабинет варринелле утса.
— Да, да, есть большое дело! — Экэчо шагнул на середину кабинета.

— Кӗр, кӗр, Экэчо!
— Входи, входи, Экэчо!

Линейка пуличченех шкула Экэчо килсе кӗчӗ те тӳрех директор кабинечӗн алӑкне уҫрӗ.
Еще до линейки в школу явился Экэчо, открыл дверь, в кабинет директора.

Халӗ те ак, Экэчо унӑн тетрадьне ҫурса тӑкса усал сӑмахсемпе ятлаҫнӑ хыҫҫӑн, Тавылӗн шкула каяс килчӗ: шкулта вӑл час-часах лӑпланаканччӗ.
И вот сейчас, когда Экэчо изорвал тетрадь, обругал его плохими словами, Тавыль невольно потянулся к школе — туда, где чаще всего он находил успокоение.

Экэчо ывӑлӗн кӑмӑлӗ улшӑннине сиссен вара тӑвӑл пуҫланса каять.
И, как только Экэчо замечал перемену в настроении сына, начиналась буря.

Экэчо мӗн чухлӗ ытларах калать, Тавыле итлеме ҫавӑн чухлӗ йывӑртарах.
Чем дальше вел свою беседу Экэчо, тем тяжелее становилось Тавылю.

— Эсӗ ӗнтӗ ҫитӗне пуҫларӑн, Тавыль, — тет Экэчо, чӗлӗмне паклаттарса.
— Ты уже большим становишься, Тавыль, — говорил Экэчо, мрачно посасывая трубку.

Анчах Экэчо кӑмӑлӗ нумая пымасть.
Но добрым Экэчо бывал недолго.

Аннене киле илсе килме аттене тархасласа пӑхас мар-ши?» — тет вӑл хӑй ӑшӗнче Экэчо кӑмӑллӑ пек курӑннӑ чухне.
Может, попросить отца, чтобы он привез маму домой?» — спрашивал он себя, когда Экэчо казался ему добрым.

Ҫулталӑк маларах ун амӑшӗ, Экэчо усаллине чӑтаймасӑр, тӑванӗсем патне, тундрӑна тухса кайрӗ.
Год назад она ушла в тундру, к родственникам, так как уже не в силах была выдерживать злобный нрав Экэчо.

— Экэчо пирки ахалех пӑлханатӑн эсӗ.
— А насчет Экэчо зря беспокоишься.

— Кала-ха, эсӗ кӑна Экэчо валли тумастӑн пулӗ те? — сасартӑк, хӑй мӗншӗн ыйтнине хӑй те пӗлмесӗр ыйтрӗ Кэукай.
— Скажи, а это ты не для Экэчо делаешь? — вдруг, сам не зная почему, спросил Кэукай.