Шырав

Брянский

«Брянский!
Брянский!

Брянский унӑн фронтри пӗрремӗш тусӗччӗ.
Брянский был его первым другом на фронте.

Шурӑ сӑнлӑ, ҫутӑ ҫамкаллӑ Брянский тӳлеккӗн палатка ҫинче выртать; уйӑх ҫутинче орденӗсене йӑлтӑртаттарса, вӑл хӑй ҫинчен мӗн каланине итлесе выртнӑн туйӑнать.
А Брянский лежал на палатке белый, спокойный, с ясным челом и, сверкая при луне орденами, слушал, что говорили о нем.

Брянский Воронцовшӑн миномет ротин командирӗ кӑна пулман.
Брянский был для Воронцова не только командир одной из минометных рот.

Тусем ҫинче пайтах лавсене пӑрахса хӑварса, лаша ҫурӑмӗсем ҫине тиесе турттарма тытӑнсан, Брянский йывӑр та пысӑк стандартлӑ ҫар йӗнерӗсем вырӑнне ҫак ансат йӗнерсемпе усӑ курма сӗннӗччӗ.
Когда в горах пришлось бросить значительную часть обозов и перейти исключительно на вьюки, Брянский предложил эти простые седла вместо стандартных армейских вьюков.

— Брянский! — кӑшкӑрса ячӗ командирӗн тата юлташӗн пӗчӗк сивӗ кӗлетки умӗнче тӑракан Черныш.
— Брянский! — с болью воскликнул Черныш, стоя над маленьким холодным телом командира и друга.

Брянский чӗрӗ ҫын пекех выртать, унӑн шурӑ питӗнче юн ҫук, анчах куҫӗсем хупӑнман, бинокльпе пӑхнӑ е командӑсем панӑ чухнехи пек кӑшт хӗсӗннӗ кӑна.
Брянский лежал, как живой, крови не было на его белом лице, и глаза его были не закрыты, а только слегка прищурены, как тогда, когда он смотрел в бинокль и командовал.

«Брянский вилнӗ эппин! — чупнӑ ҫӗртех тавҫӑрса илчӗ вӑл, анчах чарӑнмарӗ, пачах урӑхла, ӑна хаяр вӑй-хӑват кӗчӗ, тусӗн ячӗ хӑйсемшӗн боевой чӗнӳ пек янӑрани ӑна тӗлӗнтермерӗ.
«Значит, Брянский убит!» — догадался он на бегу, но это его не остановило, а наоборот, еще больше наполнило лютой силой, и его не удивило, что имя друга уже гремит среди них, как боевой клич.

Брянский, хӑяккӑн пырса темиҫе утӑм тусан, граната ывӑтнине, унтан ҫав самантрах пистолет ярса тытнине те курчӗ Черныш.
Черныш видел еще, как Брянский боком проскочил несколько шагов и метнул гранату, выхватывая в то же мгновение пистолет.

— Тӑван ҫӗршывшӑн! — татах тепӗр хут кӑшкӑрчӗ Брянский, Черныш унӑн тусем янӑранине пула улшӑннӑ вӑйлӑ сассине палласа илеймерӗ.
— За Родину! — еще раз крикнул Брянский, и Черныш не узнал его сильного голоса, измененного резонансом чужих гор.

Вӑл Брянский, хӑйӗн пӗчӗк аллисемпе чуллӑ бруствертан ярса тытса, боецсем те хӑй пекех тӑвас пирки нимӗн чухлӗ те иккӗленмен евӗр каялла ҫаврӑнса пӑхмасӑр, ҫӳлелле ҫӑмӑллӑн сиксе тухнине тата, йывӑр противотанковӑй гранатӑна ҫӳлелле ҫӗклесе, бруствер ҫинчен малалла сикнине курать.
Он видит, как Брянский маленькими руками вцепился в каменистый бруствер и легко выскочил наверх, не оглядываясь, словно ничуть не сомневался в том, что и бойцы сделают то же самое, прыгнул с бруствера вперед, занося тяжелую противотанковую гранату.

Ҫав самантра Брянский: — Тӑван ҫӗршывшӑн! Сталиншӑн! — тесе кӑшкӑрнине пурте илтрӗҫ.
В этот момент все услышали, как выкрикнул Брянский: — За Родину! За Сталина!

— Гранатӑсем! — тесе кӑшкӑрчӗ те, Брянский хӑй чи малтан пӗр граната вӑркӑнтарчӗ, вӑл епле вӗҫнине сӑнаса, ҫавӑнтах теприне ярса тытрӗ.
— Гранаты! — крикнул Брянский; он первый метнул гранату, следя за ее полетом, и сразу взял другую.

— Огонь! — команда пачӗ Брянский.
— Огонь! — скомандовал Брянский.

Брянский хӑйӗн хӗвелпе пиҫнӗ боецӗсем ҫине пӑхрӗ.
Брянский взглянул на опаленных солнцем бойцов и вспомнил лето Сталинграда.

Брянский тӑшманӑн маневрне хӑвӑрт ӑнланса илчӗ те хӑрушлӑха тивӗҫлӗ хак пачӗ.
Брянский сразу разгадал маневр противника и оценил опасность.