Шырав

Алексевна

Лопухов, Павел Константиныча зал алӑкӗ патнелле ҫитерсен, чарӑнчӗ, ҫаврӑнчӗ те: «Тепӗр тесен, Марья Алексевна, сирӗнпе те халех калаҫӑп, анчах ӗҫ ҫинчен лӑпкӑрах калаҫас пулать вӗт», терӗ.
Довел Лопухов Павла Константиныча до дверей зала, тут остановился, обернулся и сказал — А то, Марья Алексевна, теперь же и с вами буду говорить; только ведь о деле надобно говорить спокойно.

Анчах «путсӗр» тес вырӑнне вӑл «пут…» теме ҫеҫ ӗлкӗрчӗ, мӗншӗн тесен Лопухов питӗ хыттӑн: «Эпӗ эсир ятлаҫнине итлеместӗп, эпӗ ӗҫ ҫинчен калаҫма килтӗм. Ҫилленнипе эсир лӑпкӑн калаҫма пултараймастӑр пулсан, эпир Павел Константинычпа иксӗмӗр калаҫӑпӑр, эсир, Марья Алексевна, хӑвӑр лӑплансан, пире чӗнме Федьӑна е Матренӑна ярар», — терӗ, ҫакна каланӑ май Павел Константиныча залран ун кабинетне ҫавӑтса кӗчӗ, калаҫасса питӗ хытӑ калаҫрӗ, темле кӑшкӑрсан та, унран хытӑрах калаҫаймӑн, ҫавӑнпа Марья Алексевнӑн ятлаҫма чарӑнмалла пулчӗ.
Но вместо слова «негодницу» успело выговориться только «него…», потому что Лопухов сказал очень громко: «Вашей брани я слушать не стану, я пришел говорить о деле. Вы сердитесь и не можете говорить спокойно, так мы поговорим одни, с Павлом Константинычем, а вы, Марья Алексевна, пришлите Федю или Матрену позвать нас, когда успокоитесь», — и, говоря это, уже вел Павла Константиныча из залы в его кабинет, а говорил так громко, что перекричать его не было возможности, а потому и пришлось остановиться в своей речи.

Ҫак сӑмахсене илтнӗ хыҫҫӑн Марья Алексевна: «Эпе ӑна, путсӗре, ылханатӑп!» тесе кӑшкӑрса ячӗ.
Марья Алексевна на этом слове закричала: «Я прокляну ее, негодницу!»

Малтан, хӑй питӗ пӑлханнипе, Марья Алексевна ыйтӑва татса парасси ҫине идеалла пӑхрӗ, идеалла пӑхни енчен илсен, ыйтӑва ун пек татса пани питӗ килӗшӳллӗ пек туйӑнчӗ.
Сначала, в волнении чувств, Марья Алексевна смотрела на это решение вопроса идеально, и с идеальной точки зрения оно представлялось очень привлекательным.

Лопухова Марья Алексевна, Верочка хӑйӗн япалисен списокне туса парса, Лопухов вӗсене ыйтасса кӗтрӗ, ылтӑн япаласемпе ытти япаласенчен нимӗн те памастӑп тесе ҫирӗппӗн шутларӗ, платьесенчен чаплах мар тӑватӑ платьине тата аялти кӗписенчен кивӗреххисене темиҫе кӗпе пама шутларӗ: нимӗн те памасассӑн — юрамасть, ырӑ кӑмӑллӑ та ҫепӗҫ пулмалли йӗрке ун пек тума хушмасть, Марья Алексевна вара ырӑ кӑмӑллӑ та ҫепӗҫ пулмалли йӗркерен нихҫан та тухман.
По этому вопросу реального направления Марья Алексевна ждала, что Верочка даст Лопухову список своих вещей, чтобы требовать их, и твердо решилась из золотых и других таких вещей не давать ничего, из платьев дать четыре, которые попроще, и дать несколько белья, которое побольше изношено: ничего не дать нельзя, благородное приличие не дозволяет, а Марья Алексевна всегда строго соблюдала благородное приличие.

Ҫавӑнпа та Федьӑпа Матренӑна хӑйӗн хуйхине пӗлтерме темиҫе минутлӑха чарӑнса тӑчӗ, — туйӑмӗсене пӗлтернӗ чухне кашни ҫынах, хавхаланса кайса, пурнӑҫри самантлӑх интересӗсене манса каять, — Марья Алексевна Верочка пӳлӗмне чупса кӗчӗ, туалет ещӗкӗсене уҫа-уҫа пӑхма пуҫларӗ, гардероба уҫрӗ, — пур япалана та хӑвӑрт пӑхса ҫаврӑнчӗ, — ҫук, нимӗн те тӗкӗнмен пулас! — вара, хӑвӑрт пӑхса тухса лӑпланнӑскер, тепӗр хут тӗплӗн тӗрӗслеме пуҫларӗ.
Поэтому, задержавшись лишь на несколько минут сообщением скорби своей Феде и Матрене по человеческой слабости, — всякий человек увлекается выражением чувств до того, что забывает в порыве души житейские интересы минуты, — Марья Алексевна пробежала в комнату Верочки, бросилась в ящики туалета, в гардероб, окинула все торопливым взглядом — нет, кажется, все цело! — и потом принялась поверять это успокоительное впечатление подробным пересмотром.

Пажески корпус хапхи тӗлӗнче Марья Алексевна тӑна кӗрсе ҫитрӗ, хӗрӗ чӑнах та ҫухалнине, качча тухса, ун патӗнчен кайнине ӑнланса илчӗ, ҫакӑ вара ун пуҫӗнче: «Ҫаратса хӑварчӗ!» текен шухӑш ҫуратрӗ.
Когда Марья Алексевна опомнилась у ворот Пажеского корпуса, постигла, что дочь действительно исчезла, вышла замуж и ушла от нее, этот факт явился ее сознанию в форме следующего мысленного восклицания: «Обокрала!»

— Ӑнлантӑм, Марья Алексевна; питӗ ӑслӑ калаҫатӑн эсӗ.
— Понял, Марья Алексевна; это ты очень умно рассуждаешь.

Сӗтел хушшинче Марья Алексевна, чӑнах та, урӑх ятлаҫмарӗ, мӗкӗрсе анчах ларчӗ, кӑна та-ха талпӑшас, чӑркӑшас тесе мар, хӑйӗн ҫилли ҫаврӑнтӑр тесе ҫеҫ; унтан вара канма та выртмарӗ, ларчӗ те пӗрре те хускалмарӗ, мӑкӑртатса кӑна ларчӗ, унтан мӑкӑртатми те пулчӗ, нимӗн те чӗнмерӗ, юлашкинчен: — Матрена! Улпута вӑрат-ха, ман пата килме кала, — терӗ.
За обедом Марья Алексевна действительно уже не ругалась, а только рычала и уже без всяких наступательных намерений, а так только, для собственного употребления; потом лечь не легла, но села и сидела одна, и молчала, и ворчала, потом и ворчать перестала, а все молчала, наконец крикнула: — Матрена! разбуди барина, вели ко мне прийти.

Анчах вӑхӑт иртетех ҫав, — унччен те пулмарӗ Марья Алексевна: «Матрена, апат антар» тесе кӑшкӑрса ячӗ.
Но как всему бывает конец, то Марья Алексевна закричала: «Матрена, подавай обедать!»

Пушӑ пӳлӗмсем тӑрӑх нумайччен кӑшкӑрса вӑрҫса ҫӳрерӗ-и вӑл е нумай мар-и, Марья Алексевна ҫакна калама пултараймасть, нумай ҫӳрерӗ пулас ҫав, мӗншӗн тесен акӑ Павел Константиныч та ӗҫрен таврӑнчӗ, — ӑна та лекрӗ, сӑмахпа та, чышкӑпа та лекрӗ.
Долго ли, коротко ли Марья Алексевна ругалась и кричала, ходя по пустым комнатам, определить она не могла, но, должно быть, долго, потому что вот и Павел Константиныч явился из должности, — досталось и ему, идеально и материально досталось.

Пажески корпус хапхинчен иртсен, Марья Алексевна хӑй килелле пынине туйса илчӗ, лавҫӑ тытрӗ те телейлӗн киле ҫитрӗ, алӑк патӗнче хӑйне алӑк уҫса кӗртекен Федьӑна тӳпкесе илчӗ, шкап патне ыткӑнчӗ, шавланине илтсе пуҫне кӑларнӑ Матренӑна хӗнесе илчӗ, каллех шкап патне ыткӑнчӗ, Верочка пӳлӗмне ыткӑнчӗ, тепӗр минутран шкап патне чупса тухрӗ, каллех Верочка пӳлӗмне чупса кайрӗ, унта нумайччен тӑчӗ, унтан вара, вӑрҫа-вӑрҫа, пӳлӗмсем тӑрӑх ҫӳреме пуҫларӗ, анчах ӑна хӗнеме никам та ал айӗнче пулмарӗ: Федя вараланчӑк пусма ҫине тухса тарчӗ, Матрена, Верочка пӳлӗмӗн ҫурӑкӗнчен пӑхрӗ те, Марья Алексевна хӑпарнине курса, питӗ хытӑ тарчӗ, кухньӑна лекеймерӗ, спальнӑна, Марья Алексевна кравачӗ айне, пырса лекрӗ, вара хӑйне вӑрҫмасӑр чӗнсе иличчен ҫавӑнтах выртрӗ, ӑна никам та пырса тӗкӗнмерӗ.
Она увидела, что идет домой, когда прошла уже ворота Пажеского корпуса, взяла извозчика и приехала счастливо, побила у двери отворившего ей Федю, бросилась к шкапчику, побила высунувшуюся на шум Матрену, бросилась опять к шкапчику, бросилась в комнату Верочки, через минуту выбежала к шкапчику, побежала опять в комнату Верочки, долго оставалась там, потом пошла по комнатам, ругаясь, но бить было уже некого: Федя бежал на грязную лестницу, Матрена, подсматривая в щель Верочкиной комнаты, бежала опрометью, увидев, что Марья Алексевна поднимается, в кухню не попала, а очутилась в спальной под кроватью Марьи Алексевны, где и пробыла благополучно до мирного востребования.

Марья Алексевна хӑй мӗн тунине астуса илчӗ пулмалла, Федькӑна пуҫран юлашки хут чышрӗ те урам урлӑ утса кайрӗ.
Марья Алексевна как будто опомнилась и, последним машинальным движением далеко отшатнув Федькину голову, зашагала через улицу.

Хӑй мӗн тунине пӗлмесӗрех Марья Алексевна калаҫса тӑракансенчен чи ҫывӑххине, чӗлхине кӑларса витлекен пӗр 17 ҫулхи йӗкӗте тӑнлавран тыттарса ячӗ: йӗкӗтӗн ҫӗлӗкӗ персе анчӗ, ҫӳҫӗ акӑ, кунтах, шӑпах алӑ айӗнче; Марья Алексевна ӑна ҫӳҫрен ярса тытрӗ.
Марья Алексевна, сама не помня, что делает, хватила по уху ближайшего из собеседников — парня лет семнадцати, не без грации высовывавшего ей язык: шапка слетела, а волосы тут, как раз под рукой; Марья Алексевна вцепилась в них.