Шырав

Калугин

— Пӑхӑр-ха, капитан, ку ӗнтӗ тӳрех кунта ӳкет, — терӗ Калугин, шӳт тукаласа, ҫав хушӑрах Праскухина тӗртсе илсе.
— Смотрите, капитан, это прямо сюда, — сказал, подшучивая, Калугин и толкая Праскухина.

Чӑнах та, Михайлов ӑна (уншӑн пулсан ӗнтӗ, Калугин тупӑ сасси ҫине ним чухлӗ те ҫаврӑнса пӑхман ҫын пек туйӑнчӗ) ӗҫсем мӗнле пыни ҫинчен тӗпӗ-йӗрӗпех каласа пачӗ, анчах каласа панӑ чух Калугина сахал мар култарчӗ вӑл, кашни снаряд ӳкмессеренех, хӑш-пӗр чух ҫав тери инҫете ӳксен те, куклене-куклене ларчӗ, пуҫне пӗке-пӗке илчӗ, ялан «ку ӗнтӗ тӳрех кунта ӳкет» тесе ӗнентерме тӑрӑшрӗ.
И действительно, Михайлов подробно рассказал про работы, хотя во время рассказа и немало позабавил Калугина, который, казалось, никакого внимания не обращал на выстрелы, — тем, что при каждом снаряде, иногда падавшем и весьма далеко, приседал, нагибал голову и все уверял, что «это прямо сюда».

Батарейӑна пӑхса тухнӑ хыҫҫӑн каялла, блиндажа таврӑннӑ чух, Калугин тӗттӗм ҫӗрте хӑйӗн ординарӗсемпе вышка ҫинелле хӑпаракан генерал ҫине пырса тӑрӑнчӗ.
Осмотрев батарею и направляясь назад к блиндажу, Калугин наткнулся в темноте на генерала, который с своими ординарцами шел на вышку.

Калугин хӑй бастиона тӗрлӗ вӑхӑтра кайкаласа курнӑ ӗнтӗ, анчах вӑл унта мӗн пурри те пӗр 50 сехете яхӑн кӑна пулса курнӑ, а капитан унта 6 уйӑх хушши пурӑннӑ.
Калугин в разные времена всего-навсего провел часов 50 на бастионах, тогда как капитан жил там 6 месяцев.

— Генерал мана ыйтса пӗлме хушрӗ, — батарея командирӗ генералпа калаҫса пӗтернине кура, каллех сӑмах хушрӗ Калугин, — сирӗн орудисенчен траншейӑсене картечпе пеме май пур-и?
— Мне генерал приказал узнать, — продолжал Калугин, когда командир батареи перестал говорить с генералом, — могут ли ваши орудия стрелять по траншее картечью?

Калугин ҫак чӑн-чӑннипех ҫын пурӑнакан пӳлӗм евӗрлӗ блиндажа пӑхса ларнӑ май тупӑ кӗрслетнӗ сасӑсене итлесе ларать, блиндажра вӗсен сасси вӑйсӑртарах илтӗннӗ пек туйӑнать, хӑй те ӑнланса илеймест вӑл, мӗнле майпа-ха икӗ хутчен хӑраса ӳкме пултарнӑ вӑл; хӑйне хӑй тарӑхать вӑл, унӑн каллех хӑрушлӑх умӗнче тӑрас килет, хӑйне хӑй ҫӗнӗрен сӑнаса пӑхас кӑмӑлӗ пур унӑн.
И слушая выстрелы, казавшиеся слабыми в блиндаже, Калугин решительно понять не мог, как он два раза позволил себя одолеть такой непростительной слабости; он сердился на себя, и ему хотелось опасности, чтобы снова испытать себя.

Калугин пӗр стакан эрех ӗҫрӗ те пирусне тивертсе ячӗ.
Калугин выпил стакан вина и закурил папиросу.

Анчах Калугин штабс-капитан Михӑйлов мар ҫав, вӑл хӑйне хӑй юратать, нервисем те йывӑҫ пек ун, пӗр сӑмахпа каласан, ун пеккисене хӑюллӑ та харсӑр, теҫҫӗ.
Но Калугин был не штабс-капитан Михайлов, он был самолюбив и одарен деревянными нервами, то, что называют храбр, одним словом.

«Ах, япӑх капла!» — шухӑшласа илчӗ Калугин, ӑна темӗнле аван мар пек туйӑнчӗ, вӑл хӑйне тем пуласса сиснӗ пек пулчӗ, урӑхларах каласан, ун пуҫӗнче кирек хӑш вӑхӑтра та пулма пултаракан шухӑш ҫуралчӗ, — вӑл хӑй вилме пултарасси ҫинчен шухӑшлама пуҫларӗ.
«Ах, скверно!» — подумал Калугин, испытывая какое-то неприятное чувство, и ему тоже пришло предчувствие, то есть мысль очень обыкновенная — мысль о смерти.

Бастиона кайнӑ чух Калугин ҫине-ҫинех аманнисене тӗл пулкаларӗ, анчах вӑл, аманнисене курнӑ хыҫҫӑн кӑмӑл пӑтраннӑ пирки ҫапӑҫура ырӑ мар пуласса пӗлсе тӑраканскер, вӗсене чарса ыйтса пӗлме кӑна мар, мӗнле те пулин вӗсем ҫине ҫаврӑнса пӑхмасӑр иртсе кайма тӑрӑшрӗ.
По дороге к бастиону Калугин встретил много раненых; но, по опыту зная, как в деле дурно действует на дух человека это зрелище, он не только не останавливался расспрашивать их, но, напротив, старался не обращать на них никакого внимания.

Тепӗр 5 минутран казак лаши ҫине утланса ларнӑ Калугин (учӗ ҫине вӑл каллех темӗнле, уйрӑммӑнах казакла утланнӑ, ҫапла утланни адъютантсене пурне те уйрӑммӑнах кӑмӑла кайнине асӑрханӑ эпӗ) генерал хушнӑ тӑрӑх, вӑл панӑ хӑш-пӗр приказанисене кирлӗ ҫӗре ҫитерес шутпа тата ҫапӑҫу мӗнпе вӗҫленнине татӑклӑн пӗлсе килес тесе, бастиона юрттарчӗ; ҫапӑҫу ҫывӑхрах иккенне пӗлсе тӑракан ҫын, хӑй ҫав ҫапӑҫӑва хутшӑнмасан та, хытӑ пӑлханать, Гальцин князь та, ҫавӑн пекех пӑлханса, урама тухрӗ те, пӗр тӗлсӗр-мӗнсӗр каллӗ-маллӗ уткаласа ҫӳреме тытӑнчӗ.
Через пять минут Калугин сидел верхом на казачьей лошади (и опять тон особенной quasi-казацкой посадкой, в которой, я замечал, вес адъютанты видят почему-то что-то особенно приятное) и рысцой ехал на бастион, с тем чтобы передать туда некоторые приказания и дождаться известий об окончательном результате дела; а князь Гальцин, под влиянием того тяжелого волнения, которое производят обыкновенно близкие признаки дела на зрителя, не принимающего в нем участия, вышел на улицу и без всякой цели стал взад и вперед ходить по ней.

— Ак хӑҫан пуҫланчӗ вӑл хайхи, чӑн-чӑнни! — терӗ Калугин.
— Вот оно когда пошло настоящее! — сказал Калугин.

— Ҫитӗ ӗнтӗ, тӑванӑм! ан та шухӑшла, ара эпӗ сана пурӗпӗр ямастӑп, — терӗ Калугин.
— Полно, братец! и не думай, да и я тебя не пущу, — отвечал Калугин.

— Епле илемлӗн курӑнать, э? — терӗ Калугин, хӑйӗн хӑнине ҫак чӑн та илемлӗ картина ҫинелле пӑхма сӗнсе.
— Quel charmant coup d'oeil! a? — сказал Калугин, обращая внимание своего гостя на это действительно красивое зрелище.

Пирӗн люнетпа хирӗҫ траншея пурччӗ, — Калугин вара, хӑй специалист мар пулин те, хӑйне хӑй ҫар ӗҫӗсем пирки тӗрӗс калаҫакан ҫын вырӑнне хураканскер, укреплени хатӗрӗсен ячӗсене кӑштах пӑтраштаркаласа та пулин хамӑрӑннисен тата тӑшмансен ӗҫӗсем мӗнле пыни ҫинчен, пулас ҫапӑҫу планӗ ҫинчен калама тытӑнчӗ.
Так против нашего люнета была траншея, — и Калугин, как человек неспециальный, хотя и считавший свои военные суждения весьма верными, начал, немного запутанно и перевирая фортификационные выражения, рассказывать положение наших и неприятельских работ и план предполагавшегося дела.

Паян ҫӗрле курнӑҫатпӑр-ха», — чӳрече витӗр кӑшкӑрса юлчӗ Калугин.
Еще нынче ночью увидимся», — прокричал Калугин из окошка.

— Пӗлместӗп — хӑвӑрах курӑр ак, — терӗ Калугин, темӗнле вӑрттӑнраххӑн йӑл кулса.
— Уж не знаю — сами увидите, — отвечал Калугин с таинственной улыбкой.