Шырав

Корчжинский

Тепӗр тесен, Корчжинский сӑмахӗ вӑл — юлашки сӑмах-им?
А Корчжинский, что же, его слово — остатнее, что ли?

Ҫав хушӑра Корчжинский, Балабинпа хирӗҫсе илнӗ май тарӑхса кайнӑскер, тӑртаннӑ куҫхупанкисем хушшипе ҫилӗллӗн ялкӑшса пӑхакан пӗчӗк куҫӗсене Макар ҫинелле ҫӗклерӗ, халь ӗнтӗ курайманлӑхне пӗр пытармасӑрах, ҫапла каларӗ:
Тем временем Корчжинский, обозленный стычкой с Балабиным, поднял на Макара сердито посверкивающие из-под припухлых век глазки и уже с нескрываемой враждебностью сказал:

— Мӗншӗн тесен урӑх калаҫма кирлӗ мар тесе шухӑшлатӑп эпӗ! — сасартӑках ҫилленсе ӳкрӗ Корчжинский.
— Потому что я считаю это излишним! — вспылил Корчжинский.

— Эсӗ хӑвӑн шухӑшупах юлма пултаратӑн, — терӗ Корчжинский сиввӗн.
— Ты можешь оставаться при особом мнении, — холодно сказал Корчжинский.

Корчжинский тӳрленсе ларчӗ, унӑн айӗнчи пукан лӑчӑр-лачӑр туса илчӗ.
Корчжинский выпрямился, креслице застонало под ним.

Корчжинский поморщился.

Корчжинский Нагульнов ҫине пӑхрӗ, унтан куҫӗсене вӑштах аяккалла пӑрчӗ: Нагульновӑн стакана ҫатӑрласа тытнӑ алли сиксех чӗтрет.
Корчжинский взглянул на Нагульнова, проворно отвел взгляд: рука Нагульнова, сжимавшая боковины стакана, неудержимо дрожала.

— Манӑн ӗҫ мӗнле унта, Корчжинский? — хӑюсӑртараххӑн ыйтрӗ Макар секретарьтен.
— Как мое дело, Корчжинский? — не без робости спросил у него Макар.

Г. Корчжинский».
Г. Корчжинский.