Шырав

Вакула

Вакула шуйттана улталама пултарнӑ пулсан, ниушлӗ эпир нимӗҫсемпе полицейскисене ухмахлантарма пултараймӑпӑр?
А если Вакула чёрта обманул, неужели мы гитлеровцев и полицейских не одурачим?

Анчах ку пӗтӗмӗшпех мар-ха: чиркӗве кӗрсенех, хӑрах айккинчи стена ҫине Вакула тамӑкри шуйттан сӑнне ӳкерсе хунӑ.
Это, однако ж, не все: на стене сбоку, как войдешь в церковь, намалевал Вакула черта в аду.

«Пӑх-ха, мӗнле пушмак илсе килтӗм эп сана валли! — терӗ Вакула.
— Погляди, какие я тебе принес черевики! — сказал Вакула.

Анчах Вакула тутӑрне салтса хӑй умне халиччен ялта пулман вӗр-ҫӗнӗ ҫӗлӗкпе пиҫиххи кӑларса хурсан вӑл пушшех тӗлӗнсе кайрӗ.
Но еще больше изумился он, когда Вакула развязал платок и положил перед ним новехонькую шапку и пояс, какого не видано было на селе.

Ҫакӑн хыҫҫӑн Вакула ҫенӗке кӗчӗ те, утӑ ӑшне кӗрсе выртса, кӑнтӑрлачченех ҫывӑрчӗ.
После сего Вакула вошел в сени, зарылся в сено и проспал до обеда.

Вакула самантрах хӑй килӗ тӗлне ҫитсе ӳкрӗ.
И мигом очутился Вакула около своей хаты.

— Эпӗ ку, Вакула, тимӗрҫӗ!
— Это я, Вакула, кузнец!

«Хӗрхен, Вакула! — хурланнӑн нӑйкӑшса илчӗ шуйттан.
— Помилуй, Вакула! — жалобно простонал черт.

«Ну, Вакула! — чӗриклетсе илчӗ шуйттан, лешӗ тарасран хӑранӑн, тимӗрҫӗ ӗнси ҫинчен ҫаплах-ха анмасӑр:
— Ну, Вакула! — пропищал черт, все так же не слезая с шеи, как бы опасаясь, чтобы он не убежал.

Халь ӗнтӗ Вакула асӑрхарӗ, Пацюк умӗнче ҫӑмах чашки те, катка та ҫук; анчах ун вырӑнне урайӗнче икӗ йывӑҫ тирӗк ларать; пӗрин ҫинче туллиех хуран кукли, тепринче хӑйма.
Тут заметил Вакула, что ни галушек, ни кадушки перед ним не было; но вместо того на полу стояли две деревянные миски: одна была наполнена варениками, другая сметаною.

Куҫ-пуҫне чарса пӑрахнӑ Вакула Пацюк ҫине тинкерсе пӑхрӗ, ун ҫамки ҫине ҫав сӑмахсем мӗне пӗлтернине ҫырса хунӑ тейӗн.
Вакула уставил на него глаза, как будто бы на лбу его написано было изъяснение этих слов.

Ҫапла каласанах, Вакула хӑраса ӳкрӗ, сӑмахӑм ытла тӳрӗ пулчӗ пулас, калас сӑмахӑма ҫемҫетме те пӗлеймерӗм, терӗ те вӑл хӑй ӑшӗнче, Пацюкӗ ӗнтӗ катки-чашкине, ярса илсе тӳрех пуҫран перет пуль тесе, вӗри ҫӑмах яшки пите сирпӗнесрен, кӑштах аяккалла чакса питне ҫаннипе хупларӗ.
Проговоря эти слова, Вакула испугался, подумав, что выразился все еще напрямик и мало смягчил крепкие слова, и, ожидая, что Пацюк, схвативши кадушку вместе с мискою, пошлет ему прямо в голову, отсторонился немного и закрылся рукавом, чтобы горячая жижа с галушек не обрызгала ему лица.

«Сан патна килтӗм, ырӑ Пацюк!» — терӗ Вакула, каллех пуҫ тайса.
— Я к твоей милости пришел, Пацюк! — сказал Вакула, кланяясь снова.

«Ҫук ӗнтӗ, — терӗ Вакула хӑй ӑшӗнче, — ку Чубран та кахал; лешӗ хуть, мӗнле пулсан та, кашӑкпа сыпса ҫиет, ку пур, аллине те ҫӗклесшӗн мар!»
«Нет, этот, — подумал Вакула про себя, — еще ленивее Чуба: тот, по крайней мере, ест ложкою, а этот и руки не хочет поднять!»