Шырав

Ксени

«Сасартӑк никам та тухса каламасан? — шухӑшларӗ Ксени хӑраса.
«А что, если вдруг вообще никто не станет говорить? — с ужасом подумала Ксения.

«Кам та пулин пуҫлаттӑрччӗ ҫеҫ, — шухӑшларӗ Ксени.
«Важно, чтобы кто-нибудь начал, — думала Ксения.

Ксени ӑна пӗр самантлӑха хӗрхенсе те илчӗ.
Ксении на мгновение стало жаль его, одинокого, покинутого…

Ксени Цапкин ҫине ирӗксӗрех хисеплӗн пӑхса илчӗ.
Ксения с невольным уважением посмотрела на Цапкина.

Хитре сӑмахлама тӑрӑшса, ӗҫе пӗтӗмпех пӑсса хума пултарать вӗт вӑл! — шухӑшларӗ Ксени.
Он может все испортить своим ненужным краснобайством! — подумала Ксения.

Ворожневӑн тепӗр енче Федор Мрыхин куҫне хӗссе тӗксӗммӗн ларать, Мрыхин хыҫӗнче яланах чӗмсӗр Гневышева ӗне сӑвакан вӑтанчӑклӑн пӗкӗрӗлнӗ, унпа Ксени хушшинче Екатеринӑ Черкашина вырнаҫнӑ, — ывӑҫ тупанӗпе куҫне хупласа хучӗ ҫинче темскер чӗркелет.
По другую сторону от Ворожнева хмуро щурился Федор Мрыхин, за ним робко сутулилась доярка Гневышева, как всегда молчаливая и замкнутая, между нею и Ксенией поместилась Екатерина Черкашина и, заслоняя ладонью глаза, чертила что-то на листе бумаги.

Халлӗхе, вӑл хӑйне тӳсӗмлӗ тытнӑ чухне, Ксени ку лайӑха е начара пулнине ӑнланса илеймерӗ, анчах хӑй президиумра ларни ӑна тата йӗркеллӗрех пулма хушнӑ, ун чӑрсӑр вӑй-халне тӑлласа тӑнӑ.
Пока он вел себя сдержанно, и Ксения не знала, хорошо это или плохо, но то, что он находился в президиуме, как бы налагало на него дополнительную ответственность и сковывало его бунтарскую силу.

Доклад куҫ кӗретех начар ӗнтӗ, анчах халӗ Ксени уншӑн пӗртте кулянмарӗ те, тарӑхмарӗ те, доклад ӑна пухура мӗн пулса иртни ҫине ҫӗнӗлле, тӗттӗм залра ларакан ҫынсен куҫӗпе пӑхма пулӑшнӑшӑн савӑнчӗ.
Доклад был явно неудачный, но Ксения не испытывала сейчас ни горечи, ни досады, а скорее радовалась тому, что он помог ей по-новому взглянуть на все, что происходило на собрании, как бы глазами тех людей, что сидели в полусумрачном зале.

Ксени ҫынсен кушӑрканӑ, лӑпкӑ та ҫав вӑхӑтрах темскер кӗтекен пит-куҫӗсем ҫине темӗнле урӑхларах, тинкеререх пӑхрӗ, вӗсем ӑна, пӗр сехет каяллахи пек, нимӗнпе те интересленмен пек туйӑнмарӗҫ — ҫук, кашни пит-куҫра хӑйне май пурнӑҫ, хӑйне май шухӑш, кашни ҫын хӑйӗн сӑнӗпе уйрӑлса тӑрать.
Ксения всматривалась в обветренные, напряженно-спокойные лица с каким-то иным, обновляюще острым любопытством, и они не казались ей, как час тому назад, равнодушно-отсутствующими — нет, каждое лицо жило своей жизнью, своей мыслью, отличалось своим выражением.

Вӑл пӗр самант тӑвӑр трибунӑ ӑшӗнче ҫаврӑнкаласа тӑчӗ, халӑх пӗр чарӑнмасӑр кулнӑ май трибунӑна вырӑнтан куҫарчӗ те хӑй ҫине тӑхӑннӑ пек туса ҫӳлелле ҫӗклерӗ, халӗ Ксени ҫакна Лузгин пирки халӑха хускатса ярса, хӑй майлӑ ҫавӑрас тесе, тунине ӑнланчӗ.
Он с минуту ворочался в тесном футляре трибуны, сдвинул ее с места, приподнялся, как бы надевая на себя, и все это под неумолчный смех и гогот, и Ксения догадалась, что он делает так нарочно, чтобы расшевелить всех и расположить к себе.

…Ксени ун патӗнчен тул ҫутӑлнӑ чухне таврӑнса хӑйӗн пӳлӗмне йӑпшӑнса кӗнӗренпе пӗр эрне ытла иртнӗ ӗнтӗ.
…Прошло уже больше недели, как Ксения вернулась от него на рассвете и крадучись пробралась в свою комнатенку.

Пӳлӗм тӑрӑх тӗлли-паллисӗр уткаласа ҫӳренӗ хыҫҫӑн Ксени тӳсеймерӗ, хулпуҫҫи ҫине пальто уртса ячӗ те урама тухрӗ.
После бесцельного блуждания по комнате Ксения не выдержала и, набросив на плечи пальто, вышла на улицу.