Шырав

Шырав ĕçĕ:

туйӑннӑ (тĕпĕ: туйӑн) more information about the word form can be found here.

Хӗвелӗн хӗрхӗлтӗм пайӑркисем хула стенисемпе башнисене юн сапнӑ пек хӗретнӗ, чӳречесем чуна ҫӳҫентермелле хӑрушшӑн ҫуталнӑ, пӗтӗм хула аманнӑн-суранланнӑн туйӑннӑ, ун суранӗсенчен юн мар — пурнӑҫ сӗткенӗ сӑрхӑнса юхнӑ; вӑхӑт иртсе пынӑ май хула вилӳт пек хуралнӑ та, ун ҫинчи ҫӑлтӑрсем вилнӗ ҫын пуҫ вӗҫне лартнӑ ҫуртасем пек курӑннӑ.
Багряные лучи солнца обливали стены и башни города кровью, зловеще блестели стекла окон, весь город казался израненным, и через сотни ран лился красный сок жизни; шло время, и вот город стал чернеть, как труп, и, точно погребальные свечи, зажглись над ним звезды.

Итали ҫинчен хунӑ юмахсем // Александр Алга. Максим Горький. Сочиненисем. Чӑваш АССР государство издательстви, 1953. — 166–190 стр.

Вӑл, плащ аркипе витнӗ тулли савӑт йӑтса пынӑ пек, савӑтри шывӗ тӑкӑнасран хӑранӑ пек, сыхланса утнӑ, инҫете кайнӑҫем пӗчӗкленсе пынӑ; стена ҫинчен пӑхса тӑракансене унпа пӗрле вӗсенчен ӗнтӗ хурлӑхпа шанӑҫсӑрлӑх та кайнӑнах туйӑннӑ.
Она как будто несла в руках под плащом чашу, полную влагой, и боялась расплескать ее; удаляясь, она становилась всё меньше, а тем, что смотрели на нес со стены, казалось, будто вместе с нею отходит от них уныние и безнадежность.

Вара «Кӗсре варне», «Типӗ», «Нӳрӗ» ятлӑ уйсене — хӑйсен тӑван вырӑнӗсене аса илетчӗҫ, унта кашни ывҫӑ тӑпри вӗсене аслашшӗсен ҫӗрсе пӗтнӗ ӳчӗ пек туйӑннӑ, пур япали те унта чуна ҫывӑх, паллӑ, хаклӑ пулнӑ — йӑлтах вӗсен тарӗпе шӑварӑннӑ.
И вспоминали о Кобыльем ложке, Сухом гоне, Мокреньком — о родных местах, где каждая горсть земли была прахом их дедов и все памятно, знакомо, дорого — орошено их потом.

Этем ҫурални // Александр Артемьев. Максим Горький. Сочиненисем. Чӑваш АССР государство издательстви, 1953. — 156–165 стр.

Ҫынсем, каҫхи тӗттӗмре хуллен-хулленех курӑнми пулса, куҫран ҫухалса пӗтнӗ, килӗсенелле саланнӑ, хӑйсем халиччен курман шиклӗхпе таврӑннӑ; хӑрамалла пат пӗччен тӑрса юлнӑ пек туйӑннӑ вӗсене; хӑйсен пурнӑҫӗнчи драмӑна, хӑйсен пурнӑҫӗ вӑл — чурасен ним правӑсӑр, ухмахла пурнӑҫӗ иккенне кӑшт чухласа илнӗ пек пулнӑ… унтан тата хӑйсене мӗн усӑллӑ пек, мӗн аван пек пулать, ҫавӑнпа пуринпе те майлашса пурӑнма хатӗр пулнӑ…
Люди таяли в сумраке вечера, расходились по домам и несли с собой незнакомую им тревогу, пугающее ощущение одиночества, полупроснувшееся сознание драмы своей жизни, бесправной, бессмысленной жизни рабов… И готовность немедленно приспособиться ко всему, что будет выгодно, удобно…

Январӗн 9-мӗшӗ // Хумма Ҫеменӗ, Феодосия Ишетер. Максим Горький. Сочиненисем. Чӑваш АССР государство издательстви, 1953. — 133–155 стр.

Ку батарея килсе кӗни ҫын пытарма кайнӑ чухнехи пекех туйӑннӑ.
Этот поезд напоминал о похоронах.

Салтаксем темле, сасартӑк, теме кӗтнӗ пек хатӗрленсе тӑнӑ, мӑйӗсене тапраткаланӑ, хӑйсен пульлисене тивертмешкӗн тата чӗрӗ япала ҫук-ши тесе, пӑхкала-пӑхкала шыранӑ пек туйӑннӑ…
Солдаты как-то насторожились, двигали шеями и, кажется, искали глазами ещё живых целей для своих пуль…

Аллисенче пӑшалӗсем чӗтренӗ, штык вӗҫӗсем чӗтреннӗ, вӗсем сывлӑша пӑраланӑн туйӑннӑ.
Ружья дрожали в их руках, штыки колебались, сверлили воздух.

Пичӗсем вӗсен тӗксӗмленнӗ, тутисене хыттӑ пӑчӑртаса хӗстерсе лартнӑ, — ку ҫынсем те пурте кӑшкӑрасшӑн, шӑхӑрасшӑн пулнӑ пекех туйӑннӑ, анчах вӗсем хӑяйман, хӑйсене хӑйсем чарса тӑнӑ пек туйӑннӑ.
Лица у них посерели и губы плотно сжались, точно все эти люди тоже хотели кричать и свистеть, но не решались, сдерживались.

Сывлӑшра штыксен линийӗ пӗр тикӗс хумханни куҫа курӑннӑ — хӑшпӗр штыкӗсем ытла пи ҫӳлелле хӑпарса тӑна, хӑшӗсем ҫӗрелле тайӑлнӑ, хӑш-пӗрисем ҫеҫ ҫынсене тӳрех шӑп кӑкӑрӗнчен тӗлленӗ, пурте вӗсем ҫемҫескерсем пек туйӑннӑ, чӗтренӗ, ирӗлсе пӗтессӗнех туйӑнса кайнӑ, авӑнкаланӑ.
Было видно, что линия штыков висела в воздухе неспокойно, неровно, одни слишком поднялись вверх, другие наклонились вниз, лишь немногие смотрели прямо в груди людей, и все они казались мягкими, дрожали и точно таяли, сгибались.

Вӑл мӗн каланинче пуринчен те раснах хӑйне уйрӑм шухӑш, унӑн ахаль сӑмахӗсенчен тарӑнрах шухӑш пур пекле туйӑннӑ.
Во всём, что он говорил, был как бы особый смысл, более глубокий, чем его простые слова.

Пур салтаксен те куҫӗсем шурӑ, тутисем шӑнса ҫыпӑҫнӑ пек туйӑннӑ…
Казалось, что у всех солдат белые глаза и смёрзлись губы…

Анчах, пуринчен ытла, ҫын ӑшне чуна вӗлерекен сивӗ тӗлӗнтерӳ кӗрсе тулнӑн туйӑннӑ.
Но казалось, что больше всего в груди людей влилось холодного, мертвящего душу изумления.

Чипер ӑс-тӑн, ниме кирлӗ мар вӗрлӗке перӗнсе, саланса кайнӑ та шарлами пулнӑ пекех туйӑннӑ.
Здравый смысл разбился о нелепость преграды и молчал.

… Халӑх малтанхи ҫил-тӑвӑл тапхӑрӗ кӑшт ҫеҫ вӑратса янӑ океанӑн хура хумӗ пек туйӑннӑ; вӑл малалла хуллен юхнӑ, ҫынсен кӑвак сӑн-пичӗсем кӑпӑклӑ, пӑтранчӑк хум тӑрри пек пулнӑ.
…Толпа напоминала тёмный вал океана, едва разбуженный первым порывом бури, она текла вперёд медленно; серые лица людей были подобны мутно-пенному гребню волны.

Тен, ҫав паттӑрлӑхран пуҫне урӑх унӑн нимӗнле хастарлӑх та пулман пуль, пӗр ҫавӑнпа ҫеҫ вӑл хӑйне хӑй чӗрӗ этем пек туйӑннӑ пуль.
Быть может, кроме этой способности, в нем не было ничего живого, и только она позволяла ему чувствовать себя живым человеком.

Ҫирӗм улттӑпа пӗрре // Петӗр Хусанкай. Максим Горький. Сочиненисем. Чӑваш АССР государство издательстви, 1953. — 119–131 стр.

Каҫ пулнӑ, хӗвеланӑҫ ҫути ӳкнипе, юханшыв хӗп-хӗрлӗн курӑннӑ, вӑл Данкон кӑкӑртан туртса кӑларнӑ чӗринчен ҫӑл пек тапса тӑракан юн евӗр туйӑннӑ.
Был вечер, и от лучей заката река казалась красной, как та кровь, что била горячей струёй из разорванной груди Данко.

III сыпӑк // Александр Алга. Максим Горький. Сочиненисем. Чӑваш АССР государство издательстви, 1953. — 50–69 стр.

Сиввӗн ялтӑртатса илекен вут-ҫиҫӗмӗпе ҫуталнӑ йывӑҫсем тӗттӗм тыткӑнӗнчен таракан ҫынсене чӗрӗ чунсем пек курӑннӑ, вӗсен пӗр-пӗринпе ҫыхланса пӗтнӗ кукӑр-макӑр, тӑсланкӑ аллисем вӗсене тытса чарас пек туйӑннӑ.
И деревья, освещенные холодным огнем молний, казались живыми, простирающими вокруг людей, уходивших из плена тьмы, корявые, длинные руки, сплетая их в густую сеть, пытаясь остановить людей.

Кӑвайтӑ мӗлкисем вӗсем тавра сас-чӗв кӑлармасӑр ташланӑ; вӗсене ҫавӑ, йӗри-тавра мӗлкесем ташлани, вӑрманпа шурлӑхӑн усал шуйттанӗсем хаваслӑн сиккеленӗн туйӑннӑ…
Они сидели, а тени от костров прыгали вокруг них в безмолвной пляске, и всем казалось, что это не тени пляшут, а торжествуют злые духи леса и болота…

Ир те каҫ та яланах ҫав ҫынсем тавра ҫапла сӗм-тӗттӗм тӑнӑ, ҫав тӗттӗм ҫынсене, ҫеҫенхир ирӗклӗхне хӑнӑхнӑскерсене, пӗтӗмпех пусарса хурассӑн туйӑннӑ.
И всегда, днем и ночью, вокруг тех людей было кольцо крепкой тьмы, оно точно собиралось раздавить их, а они привыкли к степному простору.

Ҫав чулланнӑ йывӑҫсем кӑнтӑр кунӗнче, салхуллӑ тӗттӗмпе пӗркенсе, шавламасӑр, хускалмасӑр ларнӑ; каҫ пуласпа, кӑвайтӑ чӗртсе ярсан, ҫынсене тата ытларах хупӑрланӑн туйӑннӑ вӗсем.
Эти каменные деревья стояли молча и неподвижно днем в сером сумраке и еще плотнее сдвигались вокруг людей по вечерам, когда загорались костры.

Страницăсем:

Corpus of the Chuvash language

Шырав

Шырав ĕçĕ:

Menu

Statistics