Шырав

Давыдов

Халиччен нихҫан та ҫакӑн чухлӗ нумай пухӑнман халӑх умне тухса тӑрса, Давыдов ҫакӑн пек сӑмах каларӗ:
Давыдов, при небывалом стечении народа в школе, говорил:

Каҫ пулнӑ ҫӗре районтан Давыдов чӗнсе илнӗ милиционер килсе ҫитрӗ.
К вечеру из района приехал вызванный Давыдовым милиционер.

Батальщиков татах темскер каласшӑнччӗ, анчах ҫав самантра кӗлет кӗтесси хыҫӗнчен Давыдов курӑнса кайрӗ.
Батальщиков хотел было что-то сказать, но в этот момент из-за угла амбара показался Давыдов.

— Давыдов ӑҫта?..
— Где Давыдов?..

Кӗлетсем патӗнче Давыдов та, Разметнов та ҫук, бригадирсем те пӗри те курӑнмаҫҫӗ.
Ни Давыдова, ни Размётнова, ни одного из бригадиров не было около амбаров.

— Давыдов, тен, манӑн тӑпра ҫинче ҫапла калӗ: «Нагульнова партирен кӑларнӑ пулин те, ҫапах вӑл лайӑх коммунистчӗ. Вӑл перӗнсе вилнине эпир ырламастпӑр, факт, анчах вал тӗнчери контрреволюципе кӗрешсе вӑй хунӑ ӗҫе эпир вӗҫне ҫитеретпӗрех!» — тейӗ.
— Давыдов небось будет говорить на моей могиле: «Хоть Нагульнова и исключили из партии, но он был хорошим коммунистом. Его поступок самоубийства мы не одобряем, факт, но дело, за которое он боролся с мировой контрреволюцией, мы доведем до конца!»

Ҫурри уҫӑ тӑракан кӗҫӗн алӑкран пуҫне урамалла кӑларса пӑхрӗ те вӑл, кассӑн-кассӑн вӗрекен ҫил ҫурӑмӗнчен тӗртсе талкӑштарнӑ пек вирхӗнекен Давыдов халӑх кӗлечӗсем еннелле ҫирӗппӗнех мар, анчах хӑвӑрттӑн утса кайнине курчӗ.
Выглянув в полуотворенную калитку, он увидел, как Давыдов, словно подталкиваемый в спину порывистым ветром, идет по направлению к общественным амбарам неверным, но быстрым шагом.

Давыдов, хирӗҫ нимӗн хуравламасӑрах, утӑ сарайӗ умӗнчен иртрӗ те хапха патнелле ҫул тытрӗ.
Давыдов, не отвечая, прошел мимо сеновала, направился к воротам.

Эсир ӑҫта каятӑр вара, Давыдов юлташ?..
Вы куда же это, товарищ Давыдов?..

«Хӗрарӑмсем ҫакна лайӑх пӗлеҫҫӗ-ха: сирӗнпе иксӗмӗр эпир, Давыдов юлташ, революци пулнӑранпах тӗрӗс платформа ҫинче тӑратпӑр, эпирех Гремячире колхоз тӑвассине шухӑшласа кӑлартӑмӑр тата Титока та раскулачить турӑмӑр.
Ить бабы все до одной знают, что только мы с вами, товарищ Давыдов, со дня революции на платформе и что мы и сочинили в Гремячем колхоз и Титка раскулачили.

Щукарь мучи Давыдов унпа пӗрле утӑ сарайне пытанма пырать тесе шутларӗ те кускалама тытӑнчӗ:
Дед Щукарь, думая, что Давыдов решил схорониться вместе с ним на сеновале, засуетился:

«Тырра тиесе каяҫҫӗ… — шухӑшласа илчӗ Давыдов.
«Хлеб увозят… — подумал Давыдов.

Давыдов чӗнмерӗ…
Давыдов молчал.

— Ҫапах та, тен, вӑл халӗ килӗнче пулӗ? — иккӗленсе ыйтрӗ Давыдов.
— Так, может быть, он теперь дома? — нерешительно спросил Давыдов.

— Давыдов юлташ! — тархасланӑн пӑшӑлтатса калаҫма тытӑнчӗ вӑл, чӗрне вӗҫҫӗн крыльца умне пырса тӑрса — пытанса ларӑрсам эсир, туршӑн-хӗвелшӗн те!
— Товарищ Давыдов! — просящим шепотом заговорил он, на цыпочках подойдя к крыльцу, — схоронитесь вы, за-ради господа бога!

Давыдов лаша ҫине тӗлӗнсе пӑхрӗ.
Давыдов с удивлением смотрел на коня.

Лаша урисем шӑппӑн, ҫемҫен тапӑртатнӑ сасса илтсе, Давыдов пуҫне ҫӗклерӗ: хапхаран йӗнерленӗ, усӑк купарчаллӑ пӗчӗк хӑла лаша сиккипех вӗҫтерсе килсе кӗчӗ.
Заслышав глухой, мягкий грохот копыт, Давыдов поднял голову: в ворота на полном карьере влетел оседланный вислозадый буланый конишка.

Давыдов мӗнпур вӑйне пухса аран-аран ура ҫине тӑчӗ, картишне кӗчӗ, алкум вӗҫне кӑкшӑмпа ӑшӑ шыв илсе тухрӗ, нумайччен ӗҫрӗ, унтан шыва пуҫӗ тӑрӑх яра пуҫларӗ.
Встал Давыдов с огромнейшим усилием, зашел во двор, вынес на крыльцо цибарку со степлившейся водой, долго пил, а потом стал лить воду на голову.

— Сирӗншӗнех-ҫке, ҫӗр ҫӑтманскерсем… — кӗтмен ҫӗртен янӑравлӑ сасӑпа каласа ячӗ Давыдов, унтан темле тӗлӗнмелле ҫутӑлса кайнӑ куҫӗсемпе енчен-енне пӑхса ҫаврӑнчӗ, — хӑвӑршӑнах тӑрӑшатпӑр-ҫке-ха!
— За вас же, сволочей!.. — неожиданно звонко сказал Давыдов и повел по сторонам странно посветлевшими глазами, — для вас же делаем!..