Шырав

Шырав ĕçĕ:

курӑнакан the word is in our database.

курӑнакан (тĕпĕ: курӑнакан) more information about the word form can be found here.

Унӑн хыҫӗнче ҫавӑн пекех арканнӑ, пӑсӑлса пӗтнӗ пурнӑҫ юлнӑ, малта, тӗтӗм пек курӑнакан пӗлӗтсем варринчи ҫемҫе шӑтӑкран вӑйсӑр хӗвел аран-аран ҫутаткаланӑ.
Сзади его оставалась такая же разбитая, развороченная жизнь, а впереди из мягкой ямы в центре дымных туч белесым пятном просвечивало мёртвенькое солнце.

IV сыпӑк // Леонид Агаков. Горький М. Артамоновсем: повесть. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 300 с.

«Мӗн кирлӗ ӑна?» — шухӑшларӗ Яков, жандармӑн кӑвак тӗслӗ, хӗрлӗ юн тымарӗсем палӑрса тӑракан, сарлака сӑмсаллӑ лаптак пичӗ ҫине, йывӑр кичемлӗх тата эрех шӑрши ҫинҫе ҫип пек тӑсӑлса тухнӑн курӑнакан пӑтранчӑк куҫӗсем ҫине куҫхаршисем айӗн пӑхса ларса: — Эпӗ сирӗнпе официально мар, сире ырӑ сунакан тата сирӗн ӗҫри интерессем те ют мар, паллакан ҫын пек калаҫатӑп, — илтрӗ Яков хӑйӑлтатакан сасса.
«Что ему надо?» — соображал Яков, исподлобья рассматривая серое, в красных жилках, плоское лицо с широким носом, мутные глаза, из которых как будто капала тяжкая скука и текли остренькие струйки винного запаха: — Я говорю с вами не официально, а как знакомый, который желает вам добра и которому не чужды ваши деловые интересы, — слышал Яков сиповатый голос.

Никита аллисемпе пиччӗшӗн хулпуҫҫийӗнчен, кравать пуҫӗнчен, пукансенчен тытса чӳрече патнелле шунӑ; ряси ун ҫинче, хуҫӑк мачта ҫинчи парӑс пек, ҫакӑнса тӑнӑ; чӳрече умне ларсан, вӑл ҫӑварне уҫса аялалла, сад ҫинелле, инҫетелле, хура шӑрт пек курӑнакан вӑрман ҫинелле пӑхнӑ.
Никита полз к окну, хватаясь руками за плечи брата, спинку кровати, стульев; ряса висела на нём, как парус на сломанной мачте; садясь у окна, он, открыв рот, смотрел вниз, в сад и в даль, на тёмную, сердитую щетину леса.

Ашшӗнчен, унӑн уҫса янӑ, кӑвакрах ҫӳҫпе витӗннӗ, супӑньтен йӑваласа тунӑ пек курӑнакан кӑкӑрӗнчен йӗрӗнес туйӑм та Якова пурӑнма кансӗрленӗ, ҫав туйӑма пытарма, курӑнми тума йывӑр пулнӑ.
Чувство брезгливости к отцу, к его обнаженной, точно из мыла слепленной груди, покрытой плесенью седоватых волос, тоже мешало жить Якову, это чувство трудно было прятать, скрыть.

Кӑткӑс мар, уҫӑмлӑн курӑнакан япаласем пӗтсе пынӑ, ун вырӑнне кӑмӑла кайман, чун туртман япаласем сиксе тухнӑ, ҫӗнӗ ҫынсем курӑннӑ.
Простое, ясное исчезало, отовсюду вторгалось неприятное, появлялись новые люди.

Ҫак резинӑран шӑратса тунӑ пек курӑнакан, хӑй сивве ниме те хуманнипе, вичкӗн пулнипе, вӑйӗпе, хӑй чӑнах, калама та ҫук паттӑр та хӑюллӑ пулнипе пӗтӗм хулана тӗлӗнтерекен офицер хӑйӗнпе кӑмӑллӑ пулни килӗшнӗ.
Ему льстило грубоватое добродушие этого точно из резины отлитого офицера, удивлявшего весь город своим презрением к холоду, ловкостью, силой и несомненно скрытой в нём отчаянной храбростью.

Ольга вӗсене килхушшинче кӗтсе илчӗ; вӑл шурӑ юбкӑпа, каҫхи кофтӑпа, сарай патӗнчен хапха патне каллӗ-маллӗ утса ҫӳренӗ, уйӑх ҫутинче вӑл кӑвакрах тӗслӗ, витӗр курӑнакан япала пек курӑннӑ, унӑн кӗлеткинчен ҫара чулсем ҫине ҫӑра мӗлке ӳкни тӗлӗнмеллерех пулнӑ.
Ольга встретила их на дворе, она ходила от сарая к воротам туда и обратно, в белой юбке, в ночной кофте, при свете луны она казалась синеватой, прозрачной, и было странно видеть, что от её фигуры на лысый булыжник двора падает густая тень.

Помяловӑн хӗрӗх ҫула ҫитнӗ, анчах ҫамрӑккӑн курӑнакан ҫаврака, мӑн кӑкӑрлӑ, виҫҫӗмӗш хут упӑшкасӑр юлнӑ хулара хӑйӗн намӑссӑр пурнӑҫӗпе пӗрремӗш вырӑнта тӑракан хӗрӗ питӗ лайӑх, ҫӑра сасӑпа юрланӑ.
Хорошо, густо пела сорокалетняя, но свежая, круглая, грудастая дочь Помялова, третий раз вдова и первая в городе по скандальной, бесстыдной жизни.

III сыпӑк // Леонид Агаков. Горький М. Артамоновсем: повесть. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 300 с.

Мирон Вера Поповӑн хӗрне качча илме хатӗрленнӗ; хӗрӗ хайӗн кӑвакарнӑ ҫӳҫлӗ, шӑнтса хытарнӑ евӗр курӑнакан амӑшӗ пекех ҫӳллӗ те илемлӗ кӗлеткеллӗ пулнӑ.
Мирон собирался жениться на дочери Веры Поповой, такой же высокой и стройной, как её поседевшая, замороженная мать.

Темиҫе секунда хушши вӑл ҫак сӑн диван тӗлӗнчи тӗкӗр ҫинче курӑнакан хӑйӗн сӑнӗ пулнине ӗненмесӗр тӑчӗ, унтан хурлӑхлӑн кулса илчӗ те каллех питне, мӑйне, кӑкӑрне пӑрпа сӑтӑрма тытӑнчӗ.
Несколько секунд он не верил, что это его отражение в зеркале, над диваном, потом жалобно усмехнулся и снова стал вытирать куском льда лицо, шею, грудь.

Кашни черкке хыҫҫӑн Никита, хӑйӗн типшӗм те шап-шурӑ пӳрнисемпе ҫӑкӑр ҫемҫине чӗпӗтсе илсе, ӑна пыл ҫине пуҫрӗ, унтан ӑна васкамасӑр чӑмларӗ; унӑн тӗксӗм кӑвак, пӗрчӗн-пӗрчӗн татса сайралатнӑ пек курӑнакан сухалӗ чӗтренсе тӑчӗ.
После каждой рюмки Никита, отщипнув сухими и очень белыми пальцами мякиш хлеба, макал его в мёд и не торопясь жевал; тряслась его серая, точно выщипанная бородёнка.

II сыпӑк // Леонид Агаков. Горький М. Артамоновсем: повесть. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 300 с.

Никодим атте рясӑн хура ҫанни ӑшӗнчен курӑнакан вӑрӑм аллипе пиччӗшӗн чӑмӑртанса хутланнӑ аллисене аяккалла сирчӗ те хуллен, савӑнмасӑр: — Кӗтменччӗ, — терӗ.
Длинной рукою, окрылённой чёрным рукавом рясы, отец Никодим отвёл протянутые к нему сложенные горстью руки брата и сказал тихо, без радости: — Не ждал.

Артамонов чарӑнса тӑчӗ, каялла ҫаврӑнса пӑхрӗ; Илья кӗнеке тытнӑ аллине тӑсса, тӗксӗм-кӑвак пӗлӗт тӗлӗнче курӑнакан хӗрессем ҫине кӑтартса тӑрать.
Артамонов остановился, обернулся; Илья, протянув руку, указывал книгой на кресты в сером небе.

Инҫетри кӗтесре сарӑ пӑнчӑ ҫутӑлса тӑрать, — ку вӑл Серафимӑн вите ҫумне туса лартнӑ хваттер чӳречинчен курӑнакан ҫутӑ пулнӑ.
В дальнем углу светилось жёлтое пятно — огонь в окне квартиры Серафима, пристроенной к стене конюшни.

Масар ҫинче унӑн виҫӗ вилтӑпри пулнӑ ӗнтӗ; Мирон ятлӑ ачи кӑна — вӑрӑм шӑмӑсемпе шӑнӑрсенчен илемсӗр, васкаса пухса тунӑ пек курӑнакан, шӑлтӑр-шалтӑр кӗлеткеллӗ ачи кӑна пурӑннӑ.
Уже три могилы было у него на кладбище; твёрдо, цепко жил только Мирон, некрасиво, наскоро слаженный из длинных костей и хрящей, весь скрипучий, щёлкающий.

Чӳрече витӗр пӑтранчӑк шыври ҫу тумламӗн ҫаврашки пек курӑнакан хӗвел ҫине пӑхса илсе, поселокри илӗртекен шава кӑштах итлесе тӑнӑ хыҫҫӑн Артамонов халӑх ӗҫсе-ҫисе савӑннине курма тухса кайрӗ, ҫул ҫинче Никонова хуллен каларӗ: — Сан тӑван мар ывӑлу ман Ильяна ухмахла сӑмахсем калать… — терӗ.
Взглянув в окно на солнце, подобное капле жира в мутной воде, послушав зовущий шум в посёлке, Артамонов неохотно пошёл смотреть гулянье и дор`огой тихонько сказал Никонову: — Пасынок твой моему Илье глупости внушает…

Пуп хӑйӗн хурлӑхлӑ куҫӗсене тӗтӗмлӗ пӗлӗтелле ҫӗклесен, ун хыҫҫӑн ҫынсем те тӗтӗм витӗр аран курӑнакан тӗксӗм кукша хӗвел ҫине тархасласа пӑхрӗҫ, — вӗсем ҫак йӑваш пуп пӗлӗтре хӑйне пӗлекен, ӑна итлекен такама курать, тесе шутланӑ пулмалла.
А когда поп поднимал в дымное небо печальные глаза свои, люди, вслед за ним, тоже умоляюще смотрели в дым на тусклое, лысое солнце, думая, должно быть, что кроткий поп видит в небе кого-то, кто знает и слушает его.

Ҫӗр ҫинче, сарӑрах тӗтӗм евӗрлӗ курӑнакан пӗлӗтре ҫав тери вӗри, тӳсмелле мар пӗҫертекен шӑплӑх тӑчӗ; пур ҫӗрте те торфлӑ вырӑнсем, вӑрмансем ҫунчӗҫ.
Над землёй, в желтовато-дымном небе стояла угнетающая, безжалостно знойная тишина; всюду горели торфяники и леса.

Каҫхи кӗпе тӑхӑннӑ арӑмӗн алӑсӑр пек курӑнакан шап-шурӑ кӗлетки хумханса, кӗҫех ирӗлсе куҫран ҫухалас пек, чӗтренсе тӑрать.
Белая, в ночной рубахе, безрукая фигура жены трепетала и струилась, угрожая исчезнуть.

I сыпӑк // Леонид Агаков. Горький М. Артамоновсем: повесть. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 300 с.

— Мӗнле инкек сиксе тухрӗ, э? — терӗ те Тихон, хӑйне мӑйӗнчен ҫапса, вӑрӑмтунана вӗлерчӗ, ывӑҫ тупанӗпе чӗркуҫҫи ҫумне шӑлчӗ те юханшыв хӗрринчи йӑмра турачӗсенчен ҫакланнӑ пек курӑнакан уйӑх ҫине пӑхрӗ.
— Дело-то какое, а? — сказал Тихон и, хлопнув себя по шее, убил комара; вытер ладонь о колено, поглядел на луну, зацепившуюся за сучок ветлы над рекою.

Страницăсем:

Corpus of the Chuvash language

Шырав

Шырав ĕçĕ:

Menu

Statistics