Шырав

Ксени

Ксени, йывӑр юр тӑрӑх ашса, ӑшӗнче Иннокентие хуравласа пычӗ.
Ксения месила тяжелый снег и продолжала мысленно отвечать Иннокентию.

Ксени Иннокентий каланӑ сӑмахсем ҫинчен шухӑшласа пычӗ, тепӗр икӗ-виҫӗ минутран ун кашни сӑмахӗ каланӑ чухнехинчен урӑхла пӗлтерӗшлӗ пулса пынинчен тӗлӗнчӗ.
Ксения шла, думала обо всем, что ей сказал Иннокентий, и удивлялась тому, что спустя какие-то две-три минуты каждое его слово стало приобретать уже иной смысл и значение, чем в тот момент, когда она его слушала.

Ксени урӑх ун ҫине пӑхма пултараймарӗ.
Ксения больше не могла смотреть на него.

Ксени салхуллӑн кулса ячӗ.
Ксения невесело рассмеялась.

Бюрора хӑш-пӗр коммунистсен ӗҫне пӑхса тухас умӗн Ксени вӗсене хӑй те, сирӗн хӑвӑр йӑнӑша йышӑнма хӑюлӑх ҫитерес пулать, тесе пӗрре ҫеҫ мар ӗнентерме тӑрӑшнӑ, ҫапах та Анохинӑн юлашки сӑмахӗсем ӑна темӗншӗн тарӑхтарса ячӗҫ, вӑл, хӑй ӑшӗнче кулса илсе, ыйтрӗ:
Ксения сама не раз убеждала иных коммунистов, когда персональные их дела разбирались на бюро, что они должны иметь мужество признать вину, и все-таки последние слова Иннокентия возмутили ее, и она, усмехнувшись, спросила:

Ксени ҫумне ӑна хӑйӗн кӑкӑрӗпе сӗртӗнес пекех тӑрса, Иннокентий сывлӑшӗ пӳлӗннӗ пек сывларӗ.
Подойдя вплотную к Ксении, почти касаясь ее своей грудью, Иннокентий заговорил, прерывисто дыша ей в лицо.

«Мӗн тума кирлӗ-ха ку халӗ? — шухӑшларӗ Ксени, анчах Иннокентие ӳпкелемерӗ.
«Какое это имеет сейчас значение? — подумала Ксения, но не стала упрекать Иннокентия.

— Мӗн э? — ыйтрӗ Ксени, вӗчӗрхенме пуҫласа.
— Что «да»? — начиная раздражаться, спросила Ксения.

Ксени кӗсйинчен лӳчӗркенӗ телеграмма туртса кӑларчӗ.
Ксения выхватила из кармана скомканную телеграмму.

Ксени пӗрре Иннокентийӗн яка хырнӑ, ҫилпе хӗрелсе кайнӑ ҫиллес пичӗ ҫине, тепре ун типӗ юр пӗрчисем ҫыпҫӑнмасӑр, шуса анакан тӗттӗм хӑмӑр сӑран пальти ҫинӗ пӑхрӗ, Иннокентий нимӗн те ыйтса пӗлменнинчен тӗлӗнчӗ.
Ксения смотрела то на рассерженное лицо Иннокентия, гладко выбритое, красное от ветра, то на его блестящее темно-коричневое кожаное пальто, по которому скользили, не прилипая, сухие снежинки, и недоумевала, почему Иннокентий ничего не спросит о ней самой.