Шырав

Илья

Илья

Захар квас илсе килсе пачӗ, вара, Илья Ильич ӗҫсе тӑранса стакана ӑна тыттарсан, вӑл хӑвӑрт хӑй пӳлӗмне кайма хатӗрленчӗ.
Захар принес квасу, и когда Илья Ильич, напившись, отдал ему стакан, он было проворно пошел к себе.

— Захар! — терӗ Илья Ильич.
— Захар! — повторил Илья Ильич.

— Мӗнпе кӳрентертӗм-ши сире, Илья Ильич? — макӑрас пекех каларӗ вӑл.
— Чем же я огорчил вас, Илья Ильич? — почти плача сказал он.

— Кӳрентертӗн вӗт? — ыйтрӗ Илья Ильич.
— Ведь огорчил? — спросил Илья Ильич.

— Эсӗ улпута кӳрентертӗн! — пат татса каларӗ Илья Ильич Захар именнишӗн савӑнса.
— Ты огорчил барина! — с расстановкой произнес Илья Ильич и пристально смотрел на Захара, наслаждаясь его смущением.

— Мӗнле-ха, Илья Ильич, — терӗ Захар, пултарнӑ таран сассине хулӑнлатса, — эпӗ нимех те каламарӑм, ҫав…
— Что ж, Илья Ильич, — начал Захар с самой низкой ноты своего диапазона, — я ничего не сказал, окроме того, что, мол…

— Ху айӑплине туятӑн-и эсӗ? — ыйтрӗ Илья Ильич.
— Чувствуешь ли ты свой проступок? — спросил Илья Ильич.

— Мӗн, мӗнлерех сана? — кӑмӑллӑн ыйтрӗ Илья Ильич, кӑштах ӗҫнӗ хыҫҫӑн стакана алӑрах тытса.
— Что, каково тебе? — кротко спросил Илья Ильич, отпив из стакана и держа его в руках.

— Кӑвас пар-ха! — терӗ Илья Ильич.
— Дай мне квасу! — сказал Илья Ильич.

— Захар! — хыттӑнах каларӗ Илья Ильич.
— Захар! — с чувством повторил Илья Ильич.

— Захар! — хуллен, мӑнаҫлӑн чӗнчӗ Илья Ильич.
— Захар! — тихо, с достоинством произнес Илья Ильич.

Илья Ильич, Захара хальхинче ниепле те хӑй ҫывӑхнерех чӗнсе илме май ҫуккине курса, вӑл чарӑннӑ вырӑнтан тапратмарӗ, ун ҫине чылайччен чӗнмесӗр, ӳпкевлӗн пӑхрӗ.
Илья Ильич, видя, что ему никак не удается на этот раз подманить Захара ближе, оставил его там, где он стоял, и смотрел на него несколько времени молча, с укоризной.

— Кил кунта! — терӗ Илья Ильич, хӑйпе юнашар лармалли вырӑна пӳрнипе тӗллесе кӑтартса.
— Сюда! — говорил Илья Ильич, указывая пальцем место подле себя.

— Кӗр! — терӗ Илья Ильич.
— Войди! — сказал Илья Ильич.

Захар хайне ыттисемпе танлаштарни пирки Обломов тӗплӗн шухӑшласа пӑхрӗ те танлаштару мӗн таран тӗрӗссине, Захар хӑйне мӗн таран кӳрентернине ӑнланма тӑрӑшрӗ; Илья Ильич та ыттисем пекех, тесе ӑнлансах каларӗ-и Захар, хӑй мӗн каланине тавҫӑрса илчӗ-и вӑл, е ӑнсӑртран, ним шутламасӑр персе ячӗ-и?
Он вникал в глубину этого сравнения и разбирал, что такое другие и что он сам, в какой степени возможна и справедлива эта параллель и как тяжела обида, нанесенная ему Захаром; наконец, сознательно ли оскорбил его Захар, то есть убежден ли он был, что Илья Ильич все равно, что «другой», или так это сорвалось у него с языка, без участия головы.

— Итлӗр-ха, Илья Ильич, эпӗ сире кампа та пулин танлаштаратӑп-им вара?..
— Помилуйте, Илья Ильич, разве я равняю вас с кем-нибудь?..

— Ҫынсем пирӗнтен начар мар! — хӑраса каларӗ Илья Ильич.
— Другие не хуже! — с ужасом повторил Илья Ильич.

— Мӗн, мӗн? — сасартӑк тӗлӗнсе ыйтрӗ Илья Ильич, кресла ҫинчен тӑрса.
— Что? Что? — вдруг с изумлением спросил Илья Ильич, приподнимаясь с кресел.