Шырав

Илья

Илья

Малалла Илья Ильич сасартӑк хӑйне вунвиҫҫӗре е вунтӑваттӑри ача пулнине курать.
Далее Илья Ильич вдруг увидел себя мальчиком лет тринадцати или четырнадцати.

Илья Ильич хӑрушӑ тискерсенчен инкек килменнине чухланӑ, мӗнле инкек-синкек пуррине вара аран-аран кӑна пӗлнӗ, апла пулсан та, кашни утӑмрах мӗнле те пулин хӑрушӑ инкек пуласса кӗтнӗ, шикленнӗ.
Узнал Илья Ильич, что нет бед от чудовищ, а какие есть — едва знает, и на каждом шагу все ждет чего-то страшного и боится.

Каярахпа Илья Ильич тӗнче — ӑнланмалла япала иккенне, вилесем шӑтӑксенчен тухманнине, улӑпсем курӑнсанах вӗсене балагансене хупса хунине, вӑрӑ-хурахсене тӗрмене лартнине хӑех курать; анчах усал мӗлкесене ӗненни пӗтсен те, шиклӗх юлашкийӗ, ӑнланса илмелле мар кичемлӗх, чӗрере юлатех.
Илья Ильич и увидит после, что просто устроен мир, что не встают мертвецы из могил, что великанов, как только они заведутся, тотчас сажают в балаган, и разбойников — в тюрьму; но если пропадает самая вера в призраки, то остается какой-то осадок страха и безотчетной тоски.

Ҫитӗннӗ Илья Ильич пыл та сӗт юхса выртакан ҫырмасем ҫуккине, ырӑ тӑвакан асамҫӑ карчӑксем ҫуккине кайран пӗлет пулсан та, няни каласа кӑтартнинчен шӳтлесе йӑл кулать пулин те, вӑл кулни чӗререн тухмасть, ун хыҫҫӑнах вӑл ассӑн сывласа илет, вӑл юмаха пурнӑҫпа арпаштарса ярать те: юмах мӗншӗн пурнӑҫ мар, пурнӑҫ мӗншӗн юмах мар, тесе час-часах хуйхӑрать.
Взрослый Илья Ильич хотя после и узнает, что нет медовых и молочных рек, нет добрых волшебниц, хотя и шутит он с улыбкой над сказаниями няни, но улыбка эта не искренняя, она сопровождается тайным вздохом: сказка у него смешалась с жизнью, и он бессознательно грустит подчас, зачем сказка не жизнь, а жизнь не сказка.

Илья Ильич тарҫӑсем пурӑнакан пӳрте кӗрсе пӑхать: унта кутниксем ҫинче, урайӗнче, ҫенӗкре, пурте ҫума-ҫумӑн выртса тухнӑ; ача-пӑчасене асӑрхакан та ҫук; вӗсем картишӗнче шуса ҫӳреҫҫӗ, хӑйӑр ҫинче чакаланаҫҫӗ.
Илья Ильич заглянул в людскую: в людской все легли вповалку, по лавкам, по полу и в сенях, предоставив ребятишек самим себе; ребятишки ползают по двору и роются в песке.

Илья Ильич хӑйӗн пӗчӗкҫӗ вырӑнӗ ҫинче вӑранчӗ.
Илья Ильич проснулся утром в своей маленькой постельке.

Пирвайхи сивӗ шыв ҫине кӑштах тӗтре сарӑлнӑ пек, Обломов кӗлетки тӑрӑх ырӑ канӑҫлӑх сӑрӑлтатса саланчӗ, тӗлӗрнӗҫемен туйӑмсем кӑштах сӳрӗлме тытӑнчӗҫ, тепӗр минутранах шухӑш йӗрӗ татӑлатчӗ пулӗ, анчах Илья Ильич сасартӑк тӑна кӗрсе, куҫне уҫрӗ.
Уже легкое, приятное онемение пробежало по членам его и начало чуть-чуть туманить сном его чувства, как первые, робкие морозцы туманят поверхность вод; еще минута — и сознание улетело бы Бог весть куда, но вдруг Илья Ильич очнулся и открыл глаза.

Илья Ильич месерле выртрӗ, анчах та тӳрех ҫывӑрса каяймарӗ.
Илья Ильич лег на спину, но не вдруг заснул.

— Ху айӑпна ӑнланса илтӗн пулӗ тесе шанатӑп, — терӗ Илья Ильич, Захар квас илсе килсе парсан, — малашне мана ыттисемпе танлаштармастӑн пулӗ тетӗп.
— Надеюсь, что ты понял свой проступок, — говорил Илья Ильич, когда Захар принес квасу, — и вперед не станешь сравнивать барина с другими.

Захар ҫаплах ӗсӗклесе йӗчӗ, Илья Ильич хӑй те хурланчӗ.
Захар продолжал всхлипывать, и Илья Ильич был сам растроган.

— Чӗлхӳ мӗнле ҫаврӑнчӗ санӑн? — терӗ Илья Ильич.
— Да как это язык поворотился у тебя? — продолжал Илья Ильич.

— Илья Ильич, аттеҫӗм! — йӑлӑнчӗ вӑл.
— Батюшка, Илья Ильич! — умолял он.

— Айӑплӑ, Илья Ильнч, — хӑйӑлтатса калаҫма пуҫларӗ вӑл ӳкӗннипе: — кӑна эпӗ хам ухмахӑмпа, чӑнах, ухмахӑмпа…
— Виноват, Илья Ильич, — начал он сипеть с раскаянием, — это я по глупости, право, по глупости…