Шырав

Давыдов

Давыдов, пит-куҫне хӑрушла пӗркелесе, хӑма стена ҫине кӑтартнӑ, лере кил хуҫи арӑмӗ — турра ӗненекен ватӑ хӗрарӑм — ҫилленсе, кушак пек, вӗчӗхсе чашкӑрнӑ, упӑшкипе Давыдов валли каҫхи апат хатӗрлесе, чашӑк-тирӗке кӗмсӗртеттернӗ.
Давыдов делал страшное лицо, указывал глазами на дощатую стенку, за которой хозяйка — старая религиозная женщина — негодующе, по-кошачьи злобно фыркала и гремела посудой, собирая мужу и Давыдову что-то на ужин.

Давыдов, сӑмах чӗнмесӗр, пуҫне сӗлтрӗ, алӑка тачӑ хупрӗ.
Давыдов молча кивнул головой, плотно притворил дверь.

Давыдов хӑй пӳлӗмӗн алӑкне питӗрес тенӗччӗ, анчах Лушкӑна курах кайрӗ.
Давыдов хотел было закрыть дверь в свою комнату, но увидел Лушку.

Давыдов ерипен тайӑлчӗ, Лушка сисӗни-сисӗнми пуҫ сӗлтрӗ те, ватӑ вӗренен пысӑк мӗлкинче ирӗлсе кайнӑ евӗр, калинккерен кӗрсе ҫухалчӗ.
Давыдов сдержанно поклонился, Лушка еле заметно кивнула головой, скрылась за калиткой, будто растаяла в густой тени старого клена…

Лушка сӑмахӗсемпе унӑн сӗнӗвӗ хӑйне кӳрентерчӗ пулин те, Давыдов кулса ячӗ.
Давыдов рассмеялся, хотя и был обижен Лушкиными словами и предложенным обменом.

— Мӗншӗн — «аташ»? — ҫилленсе ыйтрӗ Давыдов.
— При чем тут — «блудишь»? — озлился Давыдов.

Лушка сасартӑк чарӑнчӗ, Давыдов ҫумне тачӑ сӗвенчӗ.
Лушка сразу остановилась, вплотную придвинулась к Давыдову.

Давыдов тӗттӗмре курмарӗ, анчах сасси тӑрӑх Лушка кулнине сисрӗ.
Давыдов не видел в темноте, но по голосу догадался, что Лушка улыбается.

Пӑрӑнмаллаччӗ айккинелле, тен, вӑл сана паллайман та пулӗччӗ, — тарӑхнине ним пытармасӑр каларӗ Давыдов, хӑйсем иккӗшех юлсан.
Отошла бы в сторону, может, он и не узнал бы тебя, — с нескрываемым раздражением сказал Давыдов, когда они остались одни.

Давыдов енчӗкрен васкаса табак кӑларса панине вӑл нимӗн те пулман пек лӑпкӑн пӑхса тӑчӗ, ҫавӑн пекех лӑпкӑн каларӗ:
Спокойно смотрела она, как торопливо отсыпает Давыдов табак из кисета, так же спокойно сказала:

— Давыдов юлташ, сирӗн табак ҫук-ши, пӗр пируслӑх та пулин?
— Не будет ли у вас, товарищ Давыдов, табачку хучь на одну завертку?

Эпӗ ку, Вершинин! — кӑмӑлсӑр сасӑ пачӗ Давыдов.
Это я, Вершинин! — неохотно отозвался Давыдов.

Давыдов ҫывӑхри ҫатан патне пынӑ та ҫапӑ хуҫса илем пек тунӑ, хайхи ачасем ҫил вӗҫтерсе салатнӑ пекех ҫухалнӑ.
Давыдов подходил к ближайшему плетню, делал вид, что выламывает хворостину, и тотчас же ребят словно ветром сдувало.

Вӗсем икӗ ушкӑна пайланнӑ: пӗр ушкӑнӗ Лушкӑна тарӑхтарма юлнӑ, тепри ҫине тӑрса Давыдов хыҫҫӑн пынӑ.
Они разделялись на две партии: одна оставалась изводить Лушку, другая упорно сопровождала Давыдова.

Вӗсем ҫак килӗшӳсӗр сӑвва темӗн тӗрлӗ калама, вӗҫӗмсӗр улӑштарма вӗренсе ҫитнӗ, вара йӗп-йӗпе тара ӳкнӗ Давыдов, ачасене, Лушкӑна тата хӑйӗн ҫемҫешке кӑмӑлне чунтан ылханса, Лушкӑпа пӗрле икӗ урам тӑваткалӗ кайнӑ ҫӗре хайхи «унаман чуста» унанӑ чуста, тӑварсӑр, кӑпӑш, тутлӑ чуста тата темле чуста та пулса тӑнӑ.
Они бешено изощрялись, без конца варьируя свое нелепое двустишие, и пока мокрый от пота Давыдов проходил с Лушкой два квартала, кляня в душе ребятишек, Лушку и свою слабохарактерность, «кислое тесто» последовательно превращалось в крутое, пресное, сдобное, сладкое и так далее.

Макарпа тӗл пуласран шикленсе, Давыдов йӗри-тавра пӑхкаласа пынӑ, анчах аллине туртса илмен, Лушкӑпа харӑс утма тӑрӑшса, тӑлланӑ ут пек, вӗттӗн-вӗттӗн яра-яра пуснӑ, тикӗс вырӑнтах темшӗн такӑна-такӑна утнӑ.
Давыдов затравленно озирался, боясь увидеть Макара, но руки не отнимал, приноравливаясь к Лушкиной поступи, шагал мелко, как стреноженный конь, и почему-то часто спотыкался на ровном…

Давыдов Лушкӑпа ҫӳренине Разметнов туйнӑ ҫеҫ-ши е пӗлсех пӗлнӗ-ши?
Догадывался Размётнов об отношениях Давыдова и Лушки или знал об этом?

Давыдов ерипен, анчах нар пек хӗрелчӗ.
Давыдов багровел медленно, но густо.