Шырав

Шырав ĕçĕ:

яланах the word is in our database.

яланах (тĕпĕ: яланах) more information about the word form can be found here.

Атте йӑнӑшрӗ, мадонна вӑл хӑйне кам юратать, яланах ҫавӑнпа пӗрле.
Отец ошибся, мадонна со всеми, кто любит ее.

Итали ҫинчен хунӑ юмахсем // Александр Алга. Максим Горький. Сочиненисем. Чӑваш АССР государство издательстви, 1953. — 166–190 стр.

… Тӗмсем хушшинче хуллен йынӑшнӑ сасӑ — яланах чуна ҫывӑх пырса тивекен этем сасси илтӗнчӗ.
…Тихий стон в кустах — человечий стон, всегда родственно встряхивающий душу.

Этем ҫурални // Александр Артемьев. Максим Горький. Сочиненисем. Чӑваш АССР государство издательстви, 1953. — 156–165 стр.

Кӗркунне Кавказра хӑвна ху питӗ ӑслӑ ҫынсем тунӑ чаплӑ соборти пек туятӑн; питӗ ӑслӑ ҫынсем — яланах питӗ пысӑк ҫылӑхлӑ ҫынсем-ҫке, ҫавӑнпа вӗсем, хӑйсен иртнӗ пурнӑҫӗ умӗнче тӳрре тухас тесе, ҫакӑн пек аслӑ храм тунӑ, ӑна ылтӑнпа, тӗрлӗрен хаклӑ йышши чулсемпе эрешленӗ, тейӗн; Самаркандри, Шемахӑри туркменсен пурҫӑнпа тӗрленӗ чи лайӑх кавирӗсене ҫак тусем тӑрӑх ҫака-ҫака тухнӑ тейӗн; пӗтӗм тӗнчене ҫаратнӑ та — йӑлтах ҫакӑнта, хӗвел куҫӗ умне хурса тултарнӑ, ӑна ҫапла каласшӑн пулнӑ тейӗн: — Санӑн — Санӑн ҫыннусенчен — Сана!
Осенью на Кавказе — точно в богатом соборе, который построили великие мудрецы — они же всегда и великие грешники, — построили, чтобы скрыть от зорких глаз совести свое прошлое, необъятный храм из золота, бирюзы, изумрудов, развесили по горам лучшие ковры, шитые шелками у тюркмен, в Самарканде, в Шемахе, ограбили весь мир и всё — снесли сюда, на глаза солнца, как бы желая сказать ему: — Твое — от Твоих — Тебе.

«Вӑл» яланах пӗтӗм ӗмӗр тӑршшӗпех ҫынтан аякра тӑнӑ, анчах халӗ кирлӗ пулса ларнӑ — ун ӑшне ҫын хӑй шанчӑкӗсене кӗртесшӗн пулнӑ.
Он был всегда, всю жизнь, далёк от человека, но сейчас он стал необходим ему — в него человек хотел вложить свои надежды.

Январӗн 9-мӗшӗ // Хумма Ҫеменӗ, Феодосия Ишетер. Максим Горький. Сочиненисем. Чӑваш АССР государство издательстви, 1953. — 133–155 стр.

Эпир юратакан япала, тен, вӑл ҫав тери лайӑхах та пулман-и, анчах ҫирӗм улттӑн-ҫке эпир, ҫавӑнпа хамӑршӑн хаклӑ япалана пирӗн яланах ыттисемшӗн те тап-таса тӑвас килетчӗ.
Мы любим, может быть, и не то, что действительно хорошо, но ведь нас — двадцать шесть, и поэтому мы всегда хотим дорогое нам — видеть священным для других.

Ҫирӗм улттӑпа пӗрре // Петӗр Хусанкай. Максим Горький. Сочиненисем. Чӑваш АССР государство издательстви, 1953. — 119–131 стр.

Этем яланах кама та пулин юратасшӑн; анчах хӑшпӗр чух вӑл хӑйӗн юратӑвне путарса лартать, варалать; хӑш-пӗр чух хӑйӗн чи ҫывӑх ҫыннин пурнӑҫне пӑсма пултарать, мӗншӗн тесен вӑл ӑна — юратасса юратать те — хисеплемест.
Человек всегда хочет возложить свою любовь на кого-нибудь, хотя иногда он ею давит, иногда пачкает, он может отравить жизнь ближнего своей любовью, потому что, любя, не уважает любимого.

Хӗрарӑмсем ҫинчен эпир яланах ирсӗр-намӑс сӑмахсемпе калаҫаттӑмӑр, хӑш чухне хамӑртан хамӑр йӗрӗнеттӗмӗр.
Мы всегда говорили о женщинах так, что порой нам самим противно было слушать наши грубо бесстыдные речи.

— Асту, хуҫа тӗлне ан пул! — тетпӗр эпир ӑна яланах.
— Смотри, хозяину не попадись!-предупреждаем мы ее.

Ҫапах та хӑшпӗр чух юрӑсем юрлаттӑмӑр, пирӗн юррӑмӑр ак ҫапла пуҫланатчӗ ӗҫ хушшинче сасартӑк пӗри ывӑннӑ лаша пек ассӑн сывласа яратчӗ те, ерипен, вӑрӑммӑн ӗнермелли юрӑсенчен пӗрне таса пуҫлатчӗ; ун пек юррӑн хурлӑхлӑ, ҫепӗҫ кӗвви яланах юрлаканӑн чунне ҫӑмӑллатать.
Иногда мы пели, и песня наша начиналась так: среди работы вдруг кто-нибудь вздыхал тяжелым вздохом усталой лошади и запевал тихонько одну из тех протяжных песен, жалобно-ласковый мотив которых всегда облегчает тяжесть на душе поющего.

Вӑрҫма яланах сӑлтав пулать ӗнтӗ, этеме ятласа хӑртмалли пурах, юлташа тесен — пушшех.
Ибо всегда есть за что обругать человека, а особенно товарища.

— Эпӗ яланах сахал калаҫатӑп та, анчах мӗнле каламаллине пӗлетӗп, — терӗ йывӑрлӑхсене чӑтӑмлӑн тӳссе ирттерекен ҫын, хӑйӗн тивӗҫлӗхне тытма пултарнӑ туйӑмпа, пурнӑҫри сивчирпе кӗрешме пӑрахмасӑр.
— Я всегда говорю немного, да знаю, как сказать, — с чувством собственного достоинства произнес стоик, не уставая бороться с своей лихорадкой.

Коновалов // Александр Алга. Максим Горький. Сочиненисем. Чӑваш АССР государство издательстви, 1953. — 70–118 стр.

Вӗсен яланах ӑна е кӑна тума кӑмӑлӗсем пур.
И всегда у них есть охота делать то, другое.

— Тинӗс хӗрринче пулмассерен, яланах эпӗ ҫакӑн пек шухӑшлатӑп — мӗншӗн-ха ҫынсем ун хӗрринче пурӑнма сахал куҫса килеҫҫӗ? тетӗп.
— Каждый раз, как я бываю у моря, я всё думаю — чего люди мало селятся около него?

Ун куҫӗсем пӗчӗккӗччӗ, вӗҫӗмех теме тинкерсе пӑхнӑ пек, яланах хӗсӗкчӗ.
У него были маленькие черные глаза, постоянно прищуренные, точно он всегда что-то пристально рассматривал.

Вӗсем яланах ӗҫлеҫҫӗ, ӗмӗрех тертленеҫҫӗ, ҫӗр ҫинче цементран туса лартнӑ япаласенче — вӗсен тарӗпе юнӗ; анчах ҫаксемшӗн, — ҫӗр ҫинче тӗлӗнмелле япаласем туса лартассишӗн, тӑрӑшса, халтан кайса, мӗн ӗмӗр-ӗмӗр вӑй хурса ӗҫленӗшӗн — вӗсем нимӗн те илмеҫҫӗ; вӗсен килӗ-ҫурчӗсем те ҫук, тӑранмалӑх ҫӑкӑрӗ те питӗ ҫителӗксӗр.
Они всё только строят, вечно трудятся, их пот и кровь — цемент всех сооружений на земле; но они ничего не получают за это, отдавая все свои силы вечному стремлению сооружать, — стремлению, которое создает на земле чудеса, но все-таки не дает людям крова и слишком мало дает им хлеба.

Унта ҫӗр шӑрши, махорка тата ытлашши ҫунтарнӑ эрех шӑрши ҫапатчӗ, яланах темле паллӑ мар ҫынсем кӗрсе тулатчӗҫ.
В ней пахло землей, махоркой и перегорелой водкой, ее наполняли завсегдатаи — темные люди.

Эпӗ ӑна ун чухнех ҫиллентӗм — Капитолина йынӑшнипе кӑшкӑрни, яланах «кай-йӑр» тенӗ ӳсӗрскерӗн сасси — ҫаксем йӑлтах ман хӑлхара янласа тӑратчӗҫ-ха, эпӗ юлташа ним хӗрхенми вӑрҫса каласа патӑм.
Я был обозлен им — стоны и крики Капитолины, пьяное «п'дё-ем!..» — всё это еще стояло у меня в ушах, и я не щадил товарища.

Унӑн ҫакӑ чӗререн тухакан сассинче ҫутҫанталӑкӑн калама ҫук кӑмӑллӑ сӑрӗсем умӗнче чӑнласа пуҫ тайнинчен ытла хӑйсене илемлӗхе витӗр пӗлсе тӑракан ҫын вырӑнне хисепленине ҫухатасшӑн мар хавхаланакан нумай поэтсен риторикӑллӑ хӑтланӑвӗнчен шухӑшпа туйӑм яланах ытларахчӗ.
И в этом восклицании всегда было более смысла и чувства, чем в риторических фигурах многих поэтов, восхищающихся скорее ради поддержания своей репутации людей с тонким чутьем прекрасного, чем из действительного преклонения пред невыразимо ласковой красой природы…

Коновалов ҫутҫанталӑка чунтан килекен юратупа, пӗр сӑмахсӑр юрататчӗ; яланах, хирте-и е шыв ҫинче-и, унӑн чӗрине лӑпкӑ кӑмӑл ҫупӑрласа илетчӗ, ҫакӑ вара ахаль те ача пек ҫынна тата та ытларах йӑвашлантарса яратчӗ.
Коновалов любил природу глубокой бессловесной любовью, и всегда, в поле или на реке, весь проникался каким-то миролюбиво-ласковым настроением, еще более увеличивавшим его сходство с ребенком.

Юмахри пек ӗненмелле мар тумланнӑскер, «мана никам та чике тӑршшӗ лартма пултарас ҫук» тенӗ пек сӑнарлӑ субъект пӗр-пӗр ҫын пурнӑҫӗ ҫинчен, вӑл ҫынлӑхран тухни ҫинчен хӑйне яланах тӳрре кӑларса, хӳтӗлесе каласа панине итлесе пӗтерсен, Коновалов шухӑша кайнӑ чухнехи пек йӑл кулатчӗ те, хирӗҫлесе, пуҫне пӑркалатчӗ.
Выслушав историю жизни и падения, рассказанную каким-нибудь фантастически разодетым субъектом, с физиономией человека, которому никак уж нельзя положить пальца в рот, — выслушав такую историю, всегда носящую характер оправдательно-защитительной речи, Коновалов задумчиво улыбался и отрицательно покачивал головой.

Страницăсем:

Corpus of the Chuvash language

Шырав

Шырав ĕçĕ:

Menu

Statistics