Шырав

Юргин

Юргин, Ленӑн куҫӗсенчен пӑхса сасартӑк шӑппӑн, анчах хавхалануллӑн хӑйсене вӑрҫӑ хыҫҫӑн мӗн кӗтни ҫинчен калаҫма пуҫларӗ.
Заглядывая в глаза Лены, Юргин вдруг тихонько, но вдохновенно заговорил о том, что ждет их после войны.

— Юргин ассӑн сывласа илчӗ те ӑшшӑн кулса каларӗ:
— Юргин вздохнул и сказал с улыбкой:

— Чарӑн, Лена, ан калаҫ кирлӗ мара! — кӑшкӑрчӗ Юргин, кӑштах кӳренсе.
— Перестань, Лена, не говори глупости! — воскликнул Юргин с некоторой обидой.

— Ҫук, халь мана ахаль те лайӑх, ҫиессӗм те килмест, — терӗ Юргин.
— Нет, мне так сейчас хорошо, что не до еды, — серьезно сказал Юргин.

Юргин телейлӗн куҫне хӗсрӗ, Барсушня патӗнчи шурӑмпуҫӗ килнӗ чухнехи картинӑна уҫҫӑнах курнӑ пек пулчӗ.
Счастливо прищуриваясь, Юргин отчетливо увидел памятную картину зари у Барсушни.

Анчах халь, апла пулсан та, пӗччен чухне Лена тӳрӗ кӑмӑллӑ пулать, — Юргин вӑрҫӑ кунӗсенче курнӑ ҫынсем хушшинче шӑпах ҫакӑ илемлетнӗ те пулас ӗнтӗ ӑна.
Но даже и теперь, несмотря ни на что, Лена оставалась на удивление непосредственной, — именно это, вероятно, и делало ее необыкновенно красивой среди тех людей, которых Юргин видел вокруг себя за дни войны.

Ҫакӑнпа усӑ курса, Матвей Юргин темиҫе хутчен те ун ҫине чылайччен пӑхса илчӗ.
Воспользовавшись этим, Матвей Юргин несколько раз задерживал на ней свой взгляд.

— Апла пулсан, сан аннӳ ӑслӑ та ырӑ кӑмӑлла хӗрарӑм, — терӗ Юргин.
— Значит, твоя мать умная и душевная женщина, — ответил Юргин.

— Хывӑн, — терӗ Юргин.
— Разденься, — попросил Юргин.

— Хывӑн, — терӗ Юргин.
— Разденься, — предложил Юргин.

… Юргин Ленӑна аялти хутри пӗчӗк пӳлӗме, хӑй ҫӗр каҫма хатӗрленнӗ ҫӗре ертсе кӗчӗ.
…Юргин привел Лену в маленькую комнату на нижнем этаже, где собирался провести ночь.

— Апла пулсан, эсӗ те ан шарла! — терӗ те Юргин, каллех ӑна хӑй ҫумне чӑмӑртаса, пӗҫерсе тӑракан тутинчен чуптуса илчӗ…
— Тогда и ты молчи! — сказал Юргин и, вновь прижав Лену к себе, поцеловал в пылающие губы…

Юргин урӑхла пӑхма тытӑннине асӑрхаса илнӗ Лена чӑтса тӑраймасӑр шиклӗн астутарчӗ:
Заметив перемену во взгляде Юргина, Лена не выдержала и тревожно предупредила:

Лена, хӑех мӗн кирлине тума пулса, хирӗҫлерӗ пулин те, Юргин, пурне те хӑвӑртрах тумаллине ӑнланса, Ленӑна хӑй ҫумне чӑмӑртарӗ те унӑн питне хыттӑн юрпа сӑтӑрма пуҫларӗ.
Лена сопротивлялась и уверяла, что сама примет необходимые меры, но Юргин, понимая, что действовать надо немедленно, прижимал Лену к себе и крепко растирал снегом ее щеки.

«Ҫынсем каларӑшле, тӑватӑ хутчен, — шанчӑклӑн шухӑшларӗ Юргин, — апла пулсан, халь татӑклӑн калаҫмалла эппин…»
«Ну, как говорится, до четырех раз, — с надеждой подумал Юргин. — Значит, теперь решающий…»

Хӑйӗн связнойне таҫта ярса, Юргин, кирпӗч куписем ҫийӗн сиккелесе, ишӗлчӗк патнелле чупрӗ, — ку куҫа-куҫӑн курса калаҫмалли тӑваттӑмӗш тӗлпулу пулчӗ.
Отослав куда-то связного, Юргин бегом, прыгая по грудам кирпичей, бросился в развалины, — это был четвертый случай, когда можно было поговорить наедине.

Юргин тепӗр чух ҫакӑ хӑйне усал ӗҫ патне илсе ҫитересрен те хӑракаланӑ: кӗтсе ҫеҫ тӑр, Лена ӑна ним шухӑшсӑр пакӑлти вырӑнне те шутлама пултарать.
И Юргин иногда втайне побаивался, что это не доведет его до добра: того и гляди Лена сочтет его за пустобая, у которого не было и нет ничего серьезного на уме.

Анчах, юри тенӗ пекех, хӑйсен кӗтмен-туман телейне пула, Юргин яланах калаҫӑва хӑйне кура мар шӳтлӗ пуҫларӗ, кайран вара, вырӑнлӑ калаҫу пуҫласа яма тесе юрӑхлӑ самант кӗтсе илме епле тӑрӑшсан та, нимӗн те тухмарӗ…
Но, как назло, находясь во власти своего нежданно-негаданного счастья, Юргин всегда начинал разговор в необычной для себя шутливой форме, а потом, как ни старался, не мог уловить момент, чтобы заговорить серьезно…