Шырав

Катя

Катя

Катя каллех хӑйӗн чечекӗсене тытса ларчӗ.
Катя опять взялась за свои цветы.

Анчах Катя ӑна хирӗҫ пӗрер сӑмахпа кӑна ответлерӗ: вӑл пӗтӗмпех пытаннӑ, хӑйӗн ӑшне кӗрсе ларнӑ пулнӑ.
Но Катя отвечала ему односложно: она спряталась, ушла в себя.

Сонатӑна выляса пӗтерсен, Катя, аллисене клавишсем ҫинчен илмесӗрех: «Ҫитет-и?» — тесе ыйтрӗ.
Кончив сонату, Катя, не принимая рук с клавишей, спросила: «Довольно?»

Катя Моцартӑн сонэт-фантазине илчӗ.
Катя достала це-мольную сонату-фантазию Моцарта.

— Эсир мӗнле музыкӑна ытларах юрататӑр? — ыйтрӗ тепӗр хут Катя, вырӑнне улӑштармасӑрах.
— Вы какую музыку больше любите? — повторила Катя, не переменяя положения.

Катя фортепьяно хупӑлчине ҫӗклерӗ те, Аркадий ҫине пӑхмасӑрах, ҫурма саслӑн: — Мӗн выляса парас-ха сире? — тесе ыйтрӗ.
Катя подняла крышку фортепьяно и, не глядя на Аркадия, промолвила вполголоса: — Что же вам сыграть?

Катя ирӗксӗртереххӗн фортепьяно патне кайрӗ.
Катя неохотно приблизилась к фортепьяно.

Эсӗ, Катя, — хушса хучӗ вӑл, — Аркадий Николаевич валли мӗн те пулин выляса пар; вӑл музыкӑна юратать, эпир те итлӗпӗр.
А ты, Катя, — прибавила она, — сыграй что-нибудь Аркадию Николаевичу; он любит музыку, мы кстати послушаем.

Ливрей тӑхӑннӑ ҫамрӑк казачок княжна ялан ларакан минтерсем сарнӑ креслине сӗтел ҫумӗнчен кӗмсӗртеттерсе сиктерчӗ, княжна ун ҫине ларчӗ, чей тултарса паракан Катя, гербпа сӑрланӑ чей чашкине ӑна малтан пачӗ.
Казачок в ливрее с шумом отодвинул от стола обложенное подушками, также заветное, кресло, в которое опустилась княжна; Катя, разливавшая чай, первой ей подала чашку с раскрашенным гербом.

Катя тухасшӑнччӗ…
Катя хотела было выйти…

Катя Фифине чӗнсе илчӗ те, алӑк уҫса пачӗ.
Катя позвала Фифи и отворила ей дверь.

Катя унӑн урисем айне тенкел лартса пачӗ, карчӑк ӑна тав тумарӗ, пӑхмарӗ те, пӗтӗм хыткан ӳтне витсе тӑракан сарӑ пысӑк тутӑр ӑшӗнчи аллине кӑна хускатса илчӗ.
Катя поставила ей скамейку под ноги: старуха не поблагодарила ее, даже не взглянула на нее, только пошевелила руками под желтою шалью, покрывавшею почти все ее тщедушное тело.

Катя ун ҫине хӑяккӑн пӑхса илчӗ.
Катя поглядела на него исподлобья.

Васкамасӑр, чечек ҫумне чечек майлаштарса хуракан Катя Базаров ҫине тӗлӗнсе пӑхрӗ, Базаров хӑй ҫине вылянчӑк та тирпейсӗр пӑхнине курсан, вӑл пӗтӗмпех, хӑлхисем таранах, хӗрелсе кайрӗ.
Катя, которая не спеша подбирала цветок к цветку, с недоумением подняла глаза на Базарова — и, встретив его быстрый и небрежный взгляд, вспыхнула вся до ушей.

Катя калаҫнӑ чухне кӑмӑллӑн, вӑтанчӑклӑн та уҫҫӑн кулать, темӗнле кулӑшла та сиввӗн, аялтан ҫӳлелле пӑхать.
Когда Катя говорила, она очень мило улыбалась, застенчиво и откровенно, и глядела как-то забавно-сурово, снизу вверх.

— Хамах-ҫке, — тавӑрчӗ Катя.
— Сама, — отвечала Катя.

Катя кӑштах ларчӗ те, аппӑшӗ ҫумне вырӑнаҫса, чечексене майлама тытӑнчӗ.
Катя слегка присела, поместилась возле сестры и принялась разбирать цветы.

— Акӑ сире манӑн Катя та, — терӗ Одинцова, пуҫне сӗлтсе ун ҫине кӑтартса.
— Вот вам и моя Катя, — проговорила Одинцова, указав на нее движением головы.