Шырав

Шырав ĕçĕ:

палӑрса (тĕпĕ: палӑр) more information about the word form can be found here.

Лӑпкӑ, кӑн-кӑвак куҫлӑ, ытти ҫынсенчен палӑрса тӑман Пушин ывӑна пӗлми, тимлӗ ӗҫлекен ҫын.
Тихий и незаметный, с бледным лицом и яркими ультрамариновыми глазами, Пущин оказался энергичным, неутомимым работником.

Пиллӗкмӗш сыпӑк // Петр Золотов. Ажаев, В. Н. Мускавран инҫетре: роман / вырӑсларан П.Золотов куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1953. — 242 с.

Ҫак виҫӗ ӑрури рабочисен кун-ҫулӗнче вырӑс рабочи класӗн политикӑлла ӑс-тӑнӗ мӗнле ӳссе аталанни палӑрса тӑрать.
В судьбе этих трех поколений рабочих отразилось то, как росло и развивалось политическое сознание русского рабочего класса.

«Артамоновсен ӗҫӗ» ҫинчен // Леонид Агаков. Горький М. Артамоновсем: повесть. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 300 с. — 298–300 с.

«Мӗн кирлӗ ӑна?» — шухӑшларӗ Яков, жандармӑн кӑвак тӗслӗ, хӗрлӗ юн тымарӗсем палӑрса тӑракан, сарлака сӑмсаллӑ лаптак пичӗ ҫине, йывӑр кичемлӗх тата эрех шӑрши ҫинҫе ҫип пек тӑсӑлса тухнӑн курӑнакан пӑтранчӑк куҫӗсем ҫине куҫхаршисем айӗн пӑхса ларса: — Эпӗ сирӗнпе официально мар, сире ырӑ сунакан тата сирӗн ӗҫри интерессем те ют мар, паллакан ҫын пек калаҫатӑп, — илтрӗ Яков хӑйӑлтатакан сасса.
«Что ему надо?» — соображал Яков, исподлобья рассматривая серое, в красных жилках, плоское лицо с широким носом, мутные глаза, из которых как будто капала тяжкая скука и текли остренькие струйки винного запаха: — Я говорю с вами не официально, а как знакомый, который желает вам добра и которому не чужды ваши деловые интересы, — слышал Яков сиповатый голос.

IV сыпӑк // Леонид Агаков. Горький М. Артамоновсем: повесть. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 300 с.

Лӳчӗркеннӗ шведски куртка, хӗрлӗрех сарӑ брюки, чӗркуҫҫи таран кунчаллӑ тусанлӑ атӑ тӑхӑннӑскер, вӑл машинист манерлӗ пулнӑ; унӑн шӑммисем палӑрса тӑракан, яп-яка хырса тасатнӑ пичӗ тата касса тикӗслетнӗ уссийӗсем ӑна ҫар ҫынни тӗслӗ тунӑ; вӑл мӗн калаҫсан та, тем калаҫсан та унӑн сахал хускалакан сӑн-пичӗ улшӑнманпа пӗрех пулнӑ.
В измятой шведской куртке, в рыжеватых брюках и высоких, по колено, пыльных сапогах он был похож на машиниста; его костистые, гладко обритые щёки и подстриженные усы напоминали военного; мало подвижное лицо его почти не изменялось, что бы и как бы он ни говорил.

Вӗсенчен пӗри кӑна, чи сӳлли те ырханни, ҫав тери ҫӑра сухалли, манахшӑн та, паянхи куншӑн та килӗшӳсӗр янӑравлӑ, хаваслӑ сасӑллӑскер, пуринчен малта пысӑк, хура хӗрес тытса пыни пачах та питсӗр пулнӑ пек курӑннӑ: вӑл кукша пуҫлӑ пулнӑ, унӑн сӑмси питҫӑмартисем тӑрӑх ик еннелле сарӑлса кайнӑ, вара унан кукша пуҫӗпе сухалӗ хушшинче пичӗ вырӑнӗнче урӑх нимӗн те палӑрса тӑман.
Лишь один из них, самый высокий, тощий, с густейшей бородою и не подобающим ни монаху, ни случаю громким, весёлым голосом, тот, который шёл впереди всех с большим, чёрным крестом в руках, как будто не имел лица: был он лысый, нос его расплылся по щекам, и кроме двух чёрненьких ямок между лысиной и бородой у него на месте лица ничего не значилось.

Унӑн арӑмӗ вылямалли япаласем пек пӗчӗк пӳллӗ пулнӑ, анчах унӑн пӗтӗм кӗлетки уйрӑмах темле палӑрса тӑнӑ, ҫавӑнпа та вӑл Якова чӑн-чӑн хӗрарӑм пек мар, Алексей тетӗшӗн юратнӑ сехечӗ ҫумне ҫыпӑҫтарнӑ, фарфортан тунӑ кӗлетке майлӑ туйӑнчӗ; вӑл кӗлеткен пӗчӗк пуҫӗ катӑлнӑччӗ те, ӑна кӑшт чалӑшрах ҫыпӑҫтарса хунӑччӗ; сехечӗ тӗкӗр лартмалли вырӑн ҫинче тӑнӑ та, статуэтка, ҫынсенчен пӑрӑнса, тӗкӗр ҫинелле пӑхнӑ.
Его жена была игрушечно маленьких размеров, но сделана как-то особенно отчётливо, и это придавало ей в глазах Якова вид не настоящей женщины, а сходство с фарфоровой фигуркой, прилепленной к любимым часам дяди Алексея; голова фигурки была отбита и приклеена несколько наискось; часы стояли на подзеркальнике, и статуэтка, отворотясь от людей, смотрела в зеркало.

Уйӑх, чиркӳ тӑрри хыҫне пытанса, ӑна кӗмӗл тӗслӗ пӑтранчӑк ҫутӑпа ҫавӑрса илчӗ те каҫхи ӑшӑ тӗттӗмлӗхре темле тӗлӗнмелле палӑрса тӑракан турӗ.
Луна спряталась за колокольней, окутав её серебряным туманным светом и этим странно выдвинув из тёплого сумрака ночи.

Рабочисем ҫӗтӗк-ҫатӑк тумланса, пылчӑк ӑшӗнче пурӑнса, ӗҫкӗпе супса, питӗ лайӑх пир-авӑр тӗртеҫҫӗ; вӗсем те, пӗтӗмӗшпе илсен, темле уйрӑм, кашни мужикӑнах пулакан кӑткӑс мар, хуҫалӑхла чеелӗхсӗр, уҫҫӑнах палӑрса тӑракан ухмахлӑх ӑшне путнӑ.
Рабочие ткут великолепное полотно, одеваясь в лохмотья, живя в грязи, пьянствуя; они в массе околдованы тоже какой-то особенной глупостью, дерзко открытой, лишённой даже той простенькой, хозяйственной хитрости, которая есть у каждого мужика.

Тавлашакансен сӑмахӗсем шурӑ кӑвакарчӑнсем кӑваккисем хушшинче палӑрса тӑнӑ пекех палӑрса тӑнӑ; аслӑ Артамонов ун пирки: — Ҫапла ҫав, акӑ ӗнтӗ вӑл: ҫӗнӗ кайӑксем — ҫӗнӗ юрӑсем, — тесе шухӑшланӑ.
Слова спорщиков были приметны, как белые голуби среди сизых; Артамонов старший думал: «Да, вот оно: новые птицы — новые песни».

III сыпӑк // Леонид Агаков. Горький М. Артамоновсем: повесть. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 300 с.

Ҫынсем ӑна хӗрӗх ҫулта, тенӗ, анчах шап-шур ӳт айӗнчен хӗрлӗ тӗс палӑрса тӑракан пичӗ ҫине пӑхсан, вӑл вӑтӑр ҫула та ҫитмен пек туйӑннӑ: — Алешинька, кӑйкӑрӑм, — тенӗ те вӑл, тилӗнни пек ҫивӗч шӑлӗсене кӑтартса, амӑшӗ ачине хупланӑ пек, Алексее хӑйӗн кӗлеткипе хупланӑ.
Говорили, что ей уже сорок лет, но по лицу её, матово-белому, с румянцем под кожей, казалось, что ей нет и тридцати: — Алёшинька, сокол, — говорила она, показывая острые, лисьи зубы, и закрывала Алексея собою, как мать ребёнка.

Вара ҫав самантрах темле ӑнланмалла мар, килӗшӳсӗр япала пуҫланса кайрӗ: Ильян кӑвак куҫӗсем тӗксӗмленчӗҫ, уҫҫӑн палӑрса тӑракан куҫхаршисем хускалса илчӗҫ, вӑл ҫӳҫне ҫамки ҫинчен каялла ывӑтса хучӗ те, темле ырӑ мар кӑмӑлпа, ҫирӗппӗн калаҫма тытӑнчӗ:
И тотчас началось что-то непонятное, ненужное; синь глаз Ильи потемнела, чётко выведенные брови сдвинулись, он откинул волосы со лба и с нехорошей настойчивостью заговорил:

II сыпӑк // Леонид Агаков. Горький М. Артамоновсем: повесть. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 300 с.

Пӳлӗме ҫӳллӗ, кӗрнеклӗ, кӑвакрах ҫӑмлӑ пиншакпа шӑлавар тӑхӑннӑ, начарланса кайнӑ хурарах пичӗ ҫинче уҫҫӑнах палӑрса тӑракан мӑйӑхлӑ ҫын кӗрсен, Петр Артамонова вӑл хӑйӗн ывӑлне хӑвӑртах палласа та илеймен пек туйӑнчӗ.
Пётру Артамонову показалось, что он даже не сразу узнал сына, когда вошёл в комнату высокий, стройный человек в серой, лёгкой паре, с заметными усами на исхудавшем, смугловатом лице.

Кусемсӗр пуҫне, тата темле ҫын хӑраххисем те пулкаланӑ, вӗсем пурте пупсене, начальствӑна хаяррӑн вӑрҫнӑ, вӗсенчен кашниех хӑйне хӑй чи ӑслӑ ҫын вырӑнне шутлани уҫҫӑнах палӑрса тӑнӑ.
Бывали и ещё какие-то обломки людей, все они одинаково дерзко ругали попов, начальство, и было ясно, что каждый из них считает себя отличнейшим умником.

Унӑн кивӗ хура ряса тӑхӑннӑ кӗлетки креслон тӗксӗм сӑранӗпе пӗрлешсе кайнӑ пек курӑнать, ҫав тӗксӗм тӗсре унӑн пичӗ ҫеҫ шурӑрах палӑрса тӑрать; тӑнлавӗсем ҫинчи ҫӳҫӗсем ҫинче ирӗлнӗ юр тумламӗсем кӗленче тусанӗ пек йӑлтӑртатаҫҫӗ, хӑй вӑл сайра та вӑрӑм сухалне, яланхи пекех, хӑйӗн шӑмӑллӑ чышкипе чӑмӑртаса тытнӑ.
Его фигура в старенькой тёмной рясе почти сливалась с тёмной кожей кресла, на сумрачном фоне тускло выступало только пятно лица его; стеклянной пылью блестели на волосах висков капельки растаявшего снега, и, как всегда, он зажал реденькую, но длинную бороду свою в костлявый кулак.

Никонов хӑйӗн сарӑ мӑйне ҫӗнӗ хура галстук ҫыхрӗ, вара унӑн нимӗн палӑрми ҫуса тасатнӑ питӗнче, хӑй тахҫанах илме тивӗҫлӗ пулнӑ наградӑна тинех илнӗ пек, лӑпкӑ мӑнкӑмӑллӑх палӑрса тӑчӗ.
Никонов повязал жёлтую шею свою новым, чёрным галстуком, и на смытом лице его явилась скромная важность, точно он получил награду, давно заслуженную им.

Тӑсланкӑ, чӗмсӗр хӗрӗнче те темле кичемлӗх уҫҫӑнах палӑрса тӑнӑ, вӑл та Яковпа пӗр манерлӗрех пулнӑ.
В дочери, рослой, неразговорчивой, тоже было что-то скучное и общее с Яковом.

Ҫак тупӑксем тӑвакан хаваслӑ ҫынта, хӑйӗн ячӗ пекех, темле сӑваплӑ савӑнӑҫ, темле ҫӑмӑл ҫӳҫенӳ палӑрса тӑна.
В этом весёлом делателе гробов было, соответственно имени его, что-то небесно-радостное, какой-то лёгкий трепет.

Наталья кӳренни, тарӑхни уҫҫӑнах палӑрса тӑнӑ, — вӑл унӑн ӳт-тирӗ чӗтренинчен те, хӑйӗн кӗпине тыта-тыта чӗпӗтекен пӳрнисем сиккеленинчен те аван курӑннӑ.
Было ясно, что Наталья обижена, возмущена, это чувствовалось по трепету её кожи, по судорожным движениям пальцев, которыми она дёргала и щипала рубаху.

I сыпӑк // Леонид Агаков. Горький М. Артамоновсем: повесть. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 300 с.

Ухмах ҫын ҫав Тихон, ухмах пиркиех ӗнтӗ вӑл ыттисем хушшинче палӑрса тӑрать те.
Глупый человек этот Тихон, потому и заметен, что уж очень глуп.

Никита ҫӗр чавакан Тихон Вяловӑн сарлака янахлӑ, хӗрлӗрех ҫӑра ҫӑмлӑ та хӗрлӗ пӑнчӑсем палӑрса тӑракан питне уйрӑмах асӑрхарӗ.
Никита особенно отметил лицо землекопа Тихона Вялова, скуластое, в рыжеватой густой шерсти и в красных пятнах.

Страницăсем:

Corpus of the Chuvash language

Шырав

Шырав ĕçĕ:

Menu

Statistics