Шырав

Воропаев

Ирхине Воропаев чи малтанах ӗнер пухура пулман фронтовиксемпе паллашма кайрӗ.
Утром Воропаев первым делом пошел знакомиться с фронтовиками, которых вчера не было на собрании.

Хӑй тавра мӗн пулса иртнине Воропаев ҫӑмӑллӑнах курать.
Воропаев легко различал, что делается вокруг него.

«Тен, тӗрӗс те пулӗ, — вӗҫсе иртрӗ шухӑш Воропаев пуҫӗнче.
«А пожалуй, и правда, — мелькнуло у Воропаева.

— Санӑн аннӳ аван, хастар! — терӗ васкаса Воропаев, ачана лӑплантарас тесе.
— Хороша у тебя мамка, храбрая! — торопливо сказал Воропаев мальчику, чтобы успокоить его.

Воропаев хӑй мӗн кӑшкӑрса калани ҫинчен шутламарӗпе пӗрех, вӑл хӑйӗн сасси епле янӑранине кӑна сӑнаса пычӗ, унӑн сасси хӑй хыҫҫӑн халӑха ертсе пырать-и е ҫук — ҫакна туйма тӑрӑшрӗ вӑл.
Воропаев почти не думал о том, что выкрикивает, он только следил за тем, как звучит его голос, и старался чувствовать — ведет голос за собой народ или не ведет.

Воропаев темиҫе хутчен такӑнчӗ, кӑштах ӳкетчӗ.
Воропаев несколько раз споткнулся, едва не упав.

— А ӑна намӑс кӑтартма пултаратӑн, да? — кӑшкӑрса тӑкрӗ хӗрарӑма Воропаев.
— А срамить его позволяешь? — прикрикнул на женщину Воропаев.

Ырӑ та телейлӗ сӑн-питлӗ сталинградец хӑвӑрт аяккалла пӑрӑнчӗ, ҫав самантра — Воропаев этемсен чунӗсене тытса илнӗ, ҫав тыткӑн вӑйӗ ҫав тери хӑвӑрт ӳссе пынӑ тата ҫав тыткӑна илессине нимӗн те чӑрмантарма пултарайман тенӗ пек самантра, сывлӑша тар шӑрши ҫапсан, чӑн-чӑн атака умӗнхи пекех ҫӗр ҫинче мӗнпур чӗрӗ япала хӗвӗшме тытӑнсан тата чуна питӗ хумхантаракан: «Кӗреҫесем!.. хӑвӑрт!.. Вут! Ӑҫта пӗрремӗш штурмовой» — тесе пӑшӑлтатса калаҫнисем илтӗнме пуҫласан — пӗр хӗрарӑм хӑлхана ҫурас пек сасӑпа ҫухӑрса ячӗ, тем кӗрмешни илтӗнчӗ, вара, фронтовиксене сире-сире, Воропаев умне чӑп-чӑмӑр та тарланӑ хӗрарӑм сиксе тухрӗ те, чупса пынӑ ҫӗртен ӑна пырса ҫапӑннӑ пек, чарӑнса тӑчӗ.
Сталинградец с блаженно счастливым лицом метнулся в сторону, и в этот момент, когда, казалось, уже ничто не могло воспрепятствовать стремительно нарастающему господству Воропаева над душами, когда в воздухе запахло порохом и все живое засуетилось, как перед подлинной атакой, и уже раздавался донельзя волнующий шопот: «Лопаты! Живо! Огня!» — чей-то женский голос пронзительно взвизгнул, послышалась глухая возня, и прямо на Воропаева, расталкивая окружавших его фронтовиков, выскочила и, точно о него с разбегу ударившись, остановилась потная круглая бабенка.

Сталинградец хӑрах алӑсӑр тата хӑрах куҫсӑр пулнӑ, ӑна Воропаев тин ҫеҫ асӑрхаса илчӗ.
Сталинградец, Воропаев только сейчас рассмотрел, был без одной руки и без одного глаза.

А эс, лайӑх тусӑм, пурнӑҫра манран та ытларах курса пӑхнӑ иккен, — Воропаев аллине каллех леш шуранка та тӑртанчӑк сӑн-питлӗ стадинградецӑн хулпуҫҫийӗ ҫине хучӗ.
А ты, милый друг, и более моего видывал, — и Воропаев снова положил руку на плечо того сталинградца с бледным одутловатым лицом.

Айккинчи ансӑр пусмапа (ӑна тӳрех ярса тытрӗҫ) Воропаев сцена ҫинчен анчӗ, вара, фронтовиксем пур енчен те сырса илнӗскер, вӑл вӗсемпе пӗр чарӑнмасӑр калаҫма пуҫларӗ.
По узенькой боковой лестничке (его сразу подхватили) Воропаев спустился со сцены и, окруженный фронтовиками, продолжал безумолку говорить с ними.

Воропаев ку дивизире ҫапӑҫман, анчах вӑл ҫакна ҫирӗп пӗлет: Сталинградри пур дивизисенче те, пӗтӗмӗшпе илсен, пӗр пек ӗҫсемех пулса иртнӗ, ҫав вӑтӑр тӑххӑрмӗш дивизире темиҫе хутчен те пулса курнӑ пекех, вӑл аллисене савӑнӑҫлӑн малалла тӑсрӗ те ҫапла каларӗ:
Воропаев не сражался в этой дивизии, но он твердо знал, что во всех, сколько бы их ни было, сталинградских дивизиях происходило примерно одно и то же, и, точно он не раз бывал в этой тридцать девятой, обрадованно протянул вперед руки и сказал:

— Фронтовик юлташсем, мӗне пӗлтерет ку? — пуҫларӗ Воропаев, сассине хӑпартса.
— Товарищи фронтовики, что же это такое? — повышая голос, начал Воропаев.

Вӗсем патӗнче мӗн пулса иртнине фронтовика турех тавҫӑрса илме йывӑрри ҫинчен калакан, анчах унпа хӑйӗнпе нихҫан та пулса иртмен приключенисенчен тата икӗ-виҫӗ эпизодне каласа панӑ хыҫҫӑн, Воропаев вӗсен колхозӗ аякран мӗнпе курӑнни ҫинчен кулӑшла сӑрсемпе ӳкерсе кӑтартрӗ.
Рассказав еще два-три эпизода из неслучавшихся с ним приключений, которые рисовали, как трудно фронтовику сразу разобраться в том, что у них тут происходит, Воропаев в очень смешных тонах набросал картину, каким представлялся ему колхоз со стороны.

Пӗр сӑлтавсӑрах тенӗ пек Воропаев вӗсем патне килнӗ чух, пӗр ирхине ҫывӑрса тӑрсан, сасартӑк хӑйӗн сулахай урине ҫухатни ҫинчен тата ӑна кам та пулин вӑрламан-ши тесе хӑраса ӳкни ҫинчен каласа пама тытӑнчӗ.
Ни с того ни с сего Воропаев вдруг начал рассказывать, как, едучи к ним, он, встав поутру, не обнаружил своей левой ноги и испугался, не украли ли.

Воропаев сасартӑк хӑйне чӗннине тӗлӗкри пек туйса илчӗ.
Вдруг Воропаев неясно почувствовал, что к нему обращаются.

Колхозниксене запискӑсем, бюллетеньсем парса, ялти врач, паллах, хӑйне евӗр тӗрӗс ӗҫех тунӑ, ҫапах та Воропаев хӑй ӗҫне ытлашши шухӑ туса пыракан медицина работникне сасӑпах ятласа тӑкассинчен хӑйне аран-аран тытса чарчӗ.
И, конечно, деревенский врач был по-своему прав, выдавая колхозникам записки и бюллетени, но все же Воропаев с трудом удержался, чтобы не ругнуть во весь голос этого не в меру ретивого служителя медицины.