Шырав

Шырав ĕçĕ:

тӑратчӗ (тĕпĕ: тӑр) more information about the word form can be found here.

Юрӑҫи яланах пукан ҫине буфет стойки патне, эрех пички тӗлне ларатчӗ, — унӑн пуҫӗ пичке тӗпӗ тӗлӗнче, ҫаврака рама ӑшӗнчи пек курӑнса тӑратчӗ.
Певец всегда садился на стул у стойки буфета, под бочонком водки,голова его рисовалась на дне бочонка, как в круглой раме.

XIX. // Феодосия Ишетер. Горький М. Ҫынсем патӗнче: повесть. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1941. — 256 с.

Ун хыҫӗнче, вырӑн ҫинчи икӗ минтер ҫинче, Ардальонӑн кӳпчесе ларнӑ пичӗ курӑнатчӗ, унӑн арпашса пӗтнӗ хура сухалӗ хӑпартланса тӑратчӗ.
За нею, на двух подушках постели, возвышалось взбухшее лицо Ардальона, торчала его черная спутанная борода.

XVIII. // Феодосия Ишетер. Горький М. Ҫынсем патӗнче: повесть. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1941. — 256 с.

Эпӗ те ҫурӑк витӗр пӑхрӑм; эпир килсе кӗнӗ пӳлӗм пекех, тӑвӑр пӳлӗмре, чӳрече хуппине таччӑнах хупса лартнӑ чӳрече анинче шуҫ лампа ҫунса ларатчӗ, ун патӗнче чалӑш куҫлӑ тутар хӗрӗ ҫаппа-ҫарамас кӗпине ҫӗклесе тӑратчӗ.
Я тоже посмотрел в щель: в такой же тесной конуре, как та, в которой мы были, на подоконнике окна, плотно закрытого ставнями, горела жестяная лампа, около нее стояла косоглазая голая татарка, ушивая рубаху.

Вӑл эрех сайра ӗҫетчӗ тата нихҫан та тенӗ пек ӳсӗрӗличченех ӗҫместчӗ; хӑйӗн ӗҫне пит аван пӗлсе тӑратчӗ, ӗҫе юратса ӗҫлетчӗ, ун аллинче кирпӗчсем вӗҫсе кӑна тӑратчӗҫ.
Водку он пил редко и почти никогда не напивался допьяна; работу свою знал прекрасно, работал с любовью, кирпичи летали в руках у него, точно красные голуби.

Пӗр Хумма анчах кулмастчӗ, вӑл манпа юнашар лавка алӑкӗ умӗнче мӑкӑртатса тӑратчӗ:
Не смеялся только Фома, стоял в дверях лавки рядом со мною и бормотал:

Пӗтӗмпех начарланса кайнӑ ватӑ лаши йӑлт кӑпӑкланса кайнӑскер хытса ларнӑ пекех тӑратчӗ, ҫавӑ пурте пӗрле тӳсме те ҫук пит кулмаллаччӗ.
Лошадь, старая разбитая кляча, вся в мыле, стояла как вкопанная, а всё вместе было невыносимо смешно.

Вӑл макӑратчӗ, куҫҫулӗ унӑн сухалӗ ҫинелле юхса анатчӗ те, пурҫӑнла сухал пӗрчисем ҫинче кӗленчерен тунӑ шӑрҫасем пек йӑлтӑртатса тӑратчӗ.
Он плакал, слезы стекали ему на бороду и светились на шёлке волос стеклянными бусами.

XVII. // Феодосия Ишетер. Горький М. Ҫынсем патӗнче: повесть. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1941. — 256 с.

Хуҫа мана апат ҫиме кунне пилӗк пус парса тӑратчӗ; вӑл ҫитместчӗ, эпӗ пӑртак выҫӑрах ҫӳреттӗм; ҫавна кура рабочисем мана хӑйсемпе пӗрле ирхи апат та каҫхи апат ҫиме чӗнетчӗҫ, хӑш чухне тата подрядчикӗсем те мана трактире чей ӗҫме чӗнетчӗҫ.
Хозяин выдавал мне на хлеб пятачок в день; этого не хватало, я немножко голодал; видя это, рабочие приглашали меня завтракать и поужинать с ними, а иногда и подрядчики звали меня в трактир чай пить.

Вӑл шухӑша кайса пурӑнатчӗ; Ярмаркӑри пушӑ урамсем тӑрӑх утса пырать те сасартӑк Обводнӑй каналӑн пӑр кӗперӗ ҫинче чарӑнса тӑрса, нумайччен карлӑк ҫумӗнче шывалла, пӗлӗтелле, инҫетелле, Ока леш еннелле пӑхса тӑратчӗ.
Он жил задумчиво; идет по пустым улицам Ярмарки и вдруг, остановясь на одном из мостов Обводного канала, долго стоит у перил, глядя в воду, в небо, в даль за Оку.

Анчах Ефимушка кӗлмӗҫ манерлӗ марччӗ; вӑл тӗреклӗ йывӑҫ тункати пек ҫирӗп тӑратчӗ, ун сасси тата чӗннӗрех пекле янтӑратчӗ, сӑмаххисем тата астармалларах пулса каятчӗҫ, арӑмсем вӗсене ним чӗнмесӗр итлетчӗҫ.
Но Ефимушка не был похож на нищего; он стоял крепко, точно коренастый пень, голос его звучал всё призывнее, слова становились заманчивей, бабы слушали их молча.

Кунавинӑри ҫивчӗ мещанкӑсем лавкасене урай ҫума пырсан, Ефимушка лавка тӑррисенчен анатчӗ те, ӑҫта та пулин кӗтесе кӗрсе тӑрса, кӑвак та чӗрӗ куҫӗсене хӗссе, мӑн ҫӑварне хӑлха таранах карӑнтарса ярса, мӑрӑлтатса тӑратчӗ:
Когда бойкие кунавинские мещанки приходили мыть полы в лавках, Ефимушка спускался с крыши и, становясь где-нибудь в уголок, мурлыкал, прищурив серые живые глаза, растягивая большой рот до ушей.

Мана чи тӳрӗ те турра кӗлтума юратакан ҫын вӑл — каменщик Петӗр пулнӑ пек туйӑнатчӗ; вӑл пурин ҫинчен те кӗскен, ӑс парса вӗрентмелле калатчӗ, ун шухӑшӗ час-часах турӑ ҫинче тата тамӑкпа вилӗм ҫинче чарӑнса тӑратчӗ.
Мне казалось, что самый честный и благочестивый человек — каменщик Петр; он обо всем говорил кратко, внушительно, его мысль чаще всего останавливалась на боге, аде и смерти.

Вӑл хуҫана вӗрентни мана кӑмӑла каятчӗ: хутлансах ларса сӗтел ҫумӗнче тӑратчӗ те, типӗ чӗрнипе хулӑм хут ҫине шаккакаласа, лӑпкӑн ӑс парса тӑратчӗ:
Мне очень нравилось, когда он учил хозяина: стоит у стола, согнувшись вдвое, и, постукивая сухим ногтем по толстой бумаге, спокойно внушает:

XVI. // Феодосия Ишетер. Горький М. Ҫынсем патӗнче: повесть. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1941. — 256 с.

Вӗсем барышнясем ҫинчен нумай калаҫатчӗҫ, пӗрре пӗринне, тепре тепӗринне юратса каятчӗҫ, стихсем ҫырма хӑтланатчӗҫ; час-часах ҫав ӗҫре эпӗ пулӑшни кирлӗ пулса тӑратчӗ; эпӗ хавассӑнах стихсем ҫырса хӑтланаттӑм, ҫӑмӑллӑнах рифмӑсем тупаттӑм, анчах темшӗн ман стихсем яланах кулӑшла пулса тухатчӗҫ.
Они много говорили о барышнях, влюблялись то в одну, то в другую, пытались сочинять стихи; нередко в этом деле требовалась моя помощь, я охотно упражнялся в стихосложении, легко находил рифмы, но почему-то стихи у меня всегда выходили юмористическими.

Вырӑсла кӗнекесене вулама лайӑхчӗ, вӗсенче яланах темскер хам пӗлнӗ, хуйхӑллӑ япала сисӗнсе тӑратчӗ, страницӑсем хушшинче аслӑ типӗри чан сасси чарӑнса ларса пытанса тӑнӑ пек туйӑнатчӗ, — кӗнекине уҫсанах, вӑл хуллен янтӑрама пуҫлатчӗ.
Хорошо было читать русские книги, в них всегда чувствовалось нечто знакомое и печальное, как будто среди страниц скрыто замер великопостный звон, — едва откроешь книгу, он уже звучит тихонько.

Ун ӑшчиккинче темскер лайӑхскер, ҫурхискер выляса тӑратчӗ, вӑл хӑй те пӗтӗмпех чалӑшшӑн лартса янӑ пекчӗ.
В нем играло что-то хорошее, весеннее, весь он был — набекрень.

XV. // Феодосия Ишетер. Горький М. Ҫынсем патӗнче: повесть. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1941. — 256 с.

«Кӑтартса хӑтланассине пӗтерсен, хама-хам ҫӑмӑллӑн туйӑнса каятчӗ, — хама йывӑррӑн туйӑнакан ҫӗклене пӑрахса янӑ пекехчӗ, пӗр ҫур сехетлӗхе е сехетлӗхе тенӗ пек пуҫра темле лайӑх, ҫӑмӑл пек пулса тӑратчӗ, унтан тата каллех ман пуса шӗвӗр те вӗт пӑтасем тулса ларнӑ пек, вӗсем унта тапранкаланӑ пек, ӑшӑнма пуҫланӑ пек туйӑнатчӗ.
Кончив «представление», я чувствовал себя легко, точно сбросил ношу, тяготившую меня; на полчаса, на час в голове становилось приятно пусто, а потом снова казалось, что голова у меня полна острых мелких гвоздей, они шевелятся там, нагреваются.

Кукамайӑн мӑйӗ ҫинчех Сашӑн аппӑшӗ те ҫакӑнса тӑратчӗ, вӑл хӑйне хӗнекен, килтен те хӑвала-хӑвала кӑларса яракан ӳсӗр мастеровоя ӑнӑҫсӑр качча кайнӑччӗ.
На ее же шее висела сестра Саши, неудачно вышедшая замуж за пьяного мастерового, который бил ее и выгонял из дома.

Кӗске сӑхманӗн лапра ҫаннипе куҫҫульне шӑлса, вӑл урисене чарса пӑрахса, хӑйӗннисем умӗнче тӑратчӗ те кӑмӑллӑн калатчӗ:
Вытирая слезы грязным рукавом короткого кафтана, он стоял впереди своих, широко расставя ноги, и добродушно вызывал:

XIV. // Феодосия Ишетер. Горький М. Ҫынсем патӗнче: повесть. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1941. — 256 с.

Мастерской ӑна кураймастчӗ, анчах унтан хӑраса тӑратчӗ, ҫавӑнпа Гоголевран та хӑраса тӑратчӗ.
Мастерская ненавидела его, но боялась, поэтому боялась и Гоголева.

Страницăсем:

Corpus of the Chuvash language

Шырав

Шырав ĕçĕ:

Menu

Statistics