Шырав

Марина

Марина

— Марина!
— Марина!

Тепӗр ҫур сехетрен унӑн ҫакна курма тӳрӗ килчӗ: Марина хӑй урапин туртисем хушшине кӳлӗннӗ те, пӗрремӗш бригада картишӗнчен илсе тухнӑ сӳрипе плугне ҫӑмӑллӑнах туртса каять.
А полчаса спустя он был свидетелем тому, как Марина, сама впрягшись в оглобли своей повозки, легко везла борону и запашник со двора первой бригады.

— Шӑлна шартах ҫырт! — кӑшкӑрса пӑрахрӗ ӑна Марина, алӑк патнелле утнӑ май.
— Цыц! — прикрикнула на него Марина, направляясь к двери.

— Акӑ ҫакна шӑршламастӑн-и! — Марина кӗпи аркине ҫӗклесе ӑна Любишкин сӑмси умӗнче варкӑштарчӗ, ҫав хушӑра шупка-хӗрлӗн курӑнакан мӑнтӑркка та тӗксӗмрех чӗркуҫҫи кукрисене тата хӑйма пек сарӑрах тӗслӗ тӗреклӗ те тачка ӳтне ҫиҫтерсе кӑтартрӗ.
— А вот этого ты не нюхал?.. — Марина на секунду высоко подняла подол, махнула им перед носом Любишкина, сверкнула матовой округлостью розоватых колен и сливочной желтизной своего мощного и плотного, как сбитень, тела.

Вӑл ҫакна питех те лайӑх астӑвать-ха: пӗррехинче, Тубянски арманӗнче, Марина пӗр сӑнран пӑхма тӗреклӗ казакпа, Дон леш енчен килнӗскерпе, кӗрешме тапратрӗ.
Он чудесно помнил, как однажды на мельнице в Тубянском Марина взялась бороться с одним здоровым на вид казаком, задонцем.

Марина, чие ҫырли тӗслӗ тӗмпӗл-тӗмпӗл хӗп-хӗрлӗ йӗрсем тапса тухнӑ сӑн-питлӗскер, йӗппе тирнӗ пек яштах сиксе илчӗ те, анлӑ хулпуҫҫийӗсене выляткаласа, хӑватлӑ кӑкӑрӗсене каҫӑртса, Любишкин ҫинелле тапӑнса пычӗ, ҫапӑҫма хатӗрленекен арҫын пек ҫаннисене тавӑрма тытӑнчӗ.
Марина, осыпанная пятнами густого вишневого румянца, прыгнула, как от укола, и, наступая на Любишкина могучей грудью, шевеля разгонистыми плечами, начала по-мужски, по-бойцовски подсучивать рукава.

— Марина, тӑна кӗрсем!
— Марина, опамятуйся!

— Ҫук, ҫук! — чалӑш куҫӗсене хаяррӑн хӗстерсе кӑшкӑрса пӑрахрӗ Марина.
— Нет и нет! — гневно сузив косо поставленные глаза, кричала Марина.

Марина на этот раз смолчала.

Чӑнах та ахальтен пулман иккен: 26-мӗш числара Марина колхозран тухма заявлени пырса пачӗ, хӑй ӗҫне «колхозра тӑни — турра хирӗҫ пыни пулать», тесе сӑлтавларӗ.
Оказалось, что на самом деле неспроста: Марина 26-го подала заявление о выходе из колхоза, ссылаясь на то, что быть в колхозе — «идти против бога».

Марина турӑ патнелле туртӑнчӗ, турра хытӑ кӗлтума тытӑнчӗ, аслӑ типӗре хӗрӗх кунӗпех типӗ тытса пурӑнчӗ, виҫҫӗмӗш эрнинче кунсеренех Тубянски чиркӗвне кӗлтума ҫӳрерӗ, ҫылӑх каҫарттарса, турӑ юнӗ сыпрӗ.
Марина потянулась к богу, стала богомольной, говела весь Великий пост, на третьей неделе ходила каждодневно молиться в тубянскую церковь, исповедалась и причастилась.

Чи юлашкинчен Гремячий Лог хуторӗнче Андрей Разметновӑн чун савнийӗ — Марина Пояркова колхозран тухрӗ.
Последней в Гремячем Логу вышла из колхоза милушка Андрея Размётнова — Марина Пояркова.

Пурпӗрех кӗместӗп! — Марина кровать тӗлӗнчен Андрей ҫинелле тарпа вӗри ӳт шӑршине варкӑштарса утса иртрӗ.
Все одно не пойду! — Марина прошла мимо кровати, опахнув Андрея запахом пота и разгоряченного тела.

— Чим-ха, Марина, ун ҫинчен тавлашар мар.
— Давай, Марина, об этом не спорить.

Марина хӗп-хӗрлӗ хӗрелсе кайрӗ, кӗнчелине шӑлт-шалт кӑна кӑмака хыҫнелле тӗртсе лартрӗ.
Марина вспыхнула, с силой сунула к печи прялку.

— Мӗнле заявлени? — тӗлӗнчӗ Марина.
— Какое заявление? — изумилась Марина.

Марина шӗвӗр сӑмсаллӑ пушмак тӑхӑннӑ урине кӗнчеле пускӑчи ҫинчен илчӗ те, лаша купарчи пек сарлака ҫурӑмне каялла авӑнтарса, тутлӑн карӑнса илчӗ.
Марина сняла с подлапника прялки обутую в остроносый чирик ногу, сладко потянулась, выгибая широкую, как конский круп, спину.