Шырав

Шырав ĕçĕ:

апат the word is in our database.

апат (тĕпĕ: апат) more information about the word form can be found here.

Эс вырӑн пар-ха, Кудряш, — терӗ вӑл апат ҫинӗ чух хӑйпе калаҫнӑ рекрута.
Ты пусти, Кудряшка, — обратился он к рекруту, с которым ужинал и разговаривал.

ХLIV сыпӑк // Иван Тенюшев. Толстой Л.Н. Ача чухнехи тата ҫамрӑклӑхпа яш ӗмӗр: повеҫсем; И. Тенюшев куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 288 с.

Мӗн хыҫҫӑн мӗн пулса пынине астумастӑп, анчах ҫак каҫ хам Дерпт студентне тата Фроста ҫав тери хытӑ юратнине, вӗсене иккӗшне те пылак тутисенчен чуптунине, нимӗҫ юррине пӑхмасӑр калама вӗреннине астӑватӑп; ҫакӑнпа пӗрлех ҫак каҫ эпӗ Дерпт студентне курайми пулнине, ӑна пуканпа ҫапма шутланине, анчах ҫапмасӑр чӑтса ирттернине астӑватӑп; Яр патӗнче апатланнӑ чухнехи пекех ӳт-пӗвӗн пайӗсем хама итлеми пулнисӗр пуҫне, ҫак каҫ пуҫ хытӑ ыратнипе тата ҫаврӑннипе кӗҫ-вӗҫ вилсе каясран хӑранине астӑватӑп; эпир пурте темшӗн урайне ларнине, кӗсменсемпе ишнӗ пек туса алӑсене сулкаланине, «Вниз по матушке по Волге» юрра юрланине, ҫав вӑхӑтра хам кунашкал тума кирлӗ марри ҫинчен шухӑшланине те астӑватӑп; урайне выртса, ураран ура ҫаклатса, цыганла кӗрешнине, такамӑн мӑйне мӑкӑлтанине, эпӗ «вӑл хӑй ӳсӗр мар-тӑк, унашкал пулмастчӗ», тесе шухӑшланине астӑватӑп; каҫхи апат ҫинине, вара тем ӗҫнине, эпӗ тула уҫӑлма тухнине, унта ман пуҫ шӑннине, киле таврӑннӑ чух сӗм тӗттӗм каҫ тӑнине, ҫӑмӑл тӑрантас пускӑчӗ вашмӑк та шуҫтаракан пулса кайнине, Кузьма халсӑрланнӑран тата лӑстӑк татӑкла сулкаланнӑран унран тытса пыма май ҫуккине астӑватӑп; нимрен те ытларах асӑма ҫакӑ юлчӗ: юриех хамшӑн савӑк пулнӑ пек, питӗ нумай ӗҫме юратнӑ пек, ӳсӗрлесси пирки шутламан та пек кӑтартса, хам айванла тунине эпӗ ҫак вечер вӑхӑтӗнче пӗрмаях туйрӑм; ытти ҫынсем ман евӗрлӗ хӑтланса, айванла тунине те пӗрмаях тӗшмӗртрӗм.
Не помню, как и что следовало одно за другим, но помню, что в этот вечер я ужасно любил дерптского студента и Фроста, учил наизусть немецкую песню и обоих их целовал в сладкие губы; помню тоже, что в этот вечер я ненавидел дерптского студента и хотел пустить в него стулом, но удержался; помню, что, кроме того чувства неповиновения всех членов, которое я испытал и в день обеда у Яра, у меня в этот вечер так болела и кружилась голова, что я ужасно боялся умереть сию же минуту; помню тоже, что мы зачем-то все сели на пол, махали руками, подражая движению веслами, пели «Вниз по матушке по Волге» и что я в это время думал о том, что этого вовсе не нужно было делать; помню еще, что я, лежа на полу, цепляясь нога за ногу, боролся по-цыгански, кому-то свихнул шею и подумал, что этого не случилось бы, ежели бы он не был пьян; помню еще, что ужинали и пили что-то другое, что я выходил на двор освежиться, и моей голове было холодно, и что, уезжая, я заметил, что было ужасно темно, что подножка пролетки сделалась покатая и скользкая и за Кузьму нельзя было держаться, потому что он сделался слаб и качался, как тряпка; но помню главное: что в продолжение всего этого вечера я беспрестанно чувствовал, что я очень глупо делаю, притворяясь, будто бы мне очень весело, будто бы я люблю очень много пить и будто бы я и не думал быть пьяным, и беспрестанно чувствовал, что и другие очень глупо делают, притворяясь в том же.

XXXIX сыпӑк // Иван Тенюшев. Толстой Л.Н. Ача чухнехи тата ҫамрӑклӑхпа яш ӗмӗр: повеҫсем; И. Тенюшев куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 288 с.

Улпут ҫуртӗнче ӗҫлекен хӗр ватӑ Иртеньев хӑй килни ҫинчен пӗлтерме Петр Васильевич патне хашка-хашка чупса ҫитсен, лешӗ ҫиллессӗн ҫапла ответлерӗ пулӗ: «Ну, мӗнех вара, килнӗ-тек?» — ҫакӑн хыҫҫӑн килӗ еннелле юриех май пур таран хуллен утрӗ пулӗ, ҫитсе кабинетне кӗрсен, юриех ытларах вараланнӑ пальтине тӑхӑнса ячӗ-тӗр, улпут майрисем хистесен те кӑнтӑрлахи апат ҫумне нимӗн те ан хушӑр тесе пӗлтерме, повар патне чуптарчӗ пуль.
Когда дворовая девка, запыхавшись, прибежала доложить Петру Васильевичу, что сам старый Иртеньев приехал, я воображаю, как он сердито отвечал: «Ну, что ж, что приехал?» — и как вследствие этого он пошел домой как можно тише, может быть, еще, вернувшись в кабинет, нарочно надел самый грязный пальто и послал сказать повару, чтобы отнюдь не смел, ежели барыни прикажут, ничего прибавлять к обеду.

XXXIV сыпӑк // Иван Тенюшев. Толстой Л.Н. Ача чухнехи тата ҫамрӑклӑхпа яш ӗмӗр: повеҫсем; И. Тенюшев куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 288 с.

Хӑна пӳлӗмӗнче вӑл, тытӑнчӑклӑн калаҫса, амӑшне юрасшӑн хӑйне чура пек тытать, амӑшӗ мӗн тӑвас тенине йӑлтах тӑвать, Анна Дмитриевна хушнине пурнӑҫламан ҫынсене ятлать, кабинетӗнче тата кантурта вара апат пӗҫерме хӑйӗнчен ыйтмасӑр кӑвакал илнӗшӗн, е кӳршӗ ялта пурӑнакан хӗрарӑм сывлӑхӗ ҫинчен пӗлме Анна Дмитриевна хушнипе хресчене янӑшӑн, е хресченсен пахчара ҫум ҫумлама тивӗҫлӗ хӗрӗсене вӑрманта хӑмла ҫырли пуҫтарттарса ҫӳретнӗшӗн асар-писӗр тустарать.
В гостиной он, заикаясь, раболепствовал перед матерью, исполнял все ее желания, бранил людей, ежели они не делали того, что приказывала Анна Дмитриевна, у себя же в кабинете и в конторе строго взыскивал за то, что взяли к столу без его приказания утку или послали к соседке мужика по приказанию Анны Дмитриевны узнать о здоровье, или крестьянских девок, вместо того чтобы полоть в огороде, послали в лес за малиной.

ХХХIII сыпӑк // Иван Тенюшев. Толстой Л.Н. Ача чухнехи тата ҫамрӑклӑхпа яш ӗмӗр: повеҫсем; И. Тенюшев куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 288 с.

Эпӗ Анна Дмитриевнӑна пӗле пуҫланӑ вӑхӑт тӗлне ун ҫуртӗнче крепостнойсем шутӗнчен кантура ӗҫлеме илнӗ Митюша пурӑнатчӗ, вӑл патне яланах помада сӗретчӗ, ҫӳҫне кӑтралатса янӑччӗ, черкессенни евӗрлӗ сюртук тӑхӑнатчӗ, апат вӑхӑтӗнче Анна Дмитриевна пуканӗ хыҫӗнче тӑратчӗ, Анна Дмитриевна Митюша умӗнче французла каласа, хӑнасене унӑн хитре куҫӗсемпе ҫӑварӗ ҫине пӑхма сӗнетчӗ, анчах сӳнсе пӗтмен хавхана аса илтерекенни нимӗн те ҫукчӗ.
Но в то время, когда я узнал Анну Дмитриевну, хотя и был у нее в доме из крепостных конторщик Митюша, который, всегда напомаженный, завитой и в сюртуке на черкесский манер, стоял во время обеда за стулом Анны Дмитриевны, и она часто при том по-французски приглашала гостей полюбоваться его прекрасными глазами и ртом, ничего и похожего не было на то, что продолжала говорить молва.

Каҫхи апат ҫисен тата хӑшпӗр чухне каҫа хирӗҫ кампа та пулин садра уҫӑлса ҫӳренӗ хыҫҫӑн — тӗттӗм аллейӑсем тӑрӑх пӗччен ҫӳреме эпӗ хӑратӑп — эпӗ галерейӑна урайӗнче ҫывӑрма каятӑп; хама нӑйлатса ҫӳрекен вӑрӑмтунасем ҫыртаҫҫӗ пулин те, унта ҫывӑрма мана питӗ ырӑ.
После ужина и иногда ночной прогулки с кем-нибудь по саду — один я боялся ходить по темным аллеям — я уходил один спать на полу на галерею, что, несмотря на миллионы ночных комаров, пожиравших меня, доставляло мне большое удовольствие.

XXXII сыпӑк // Иван Тенюшев. Толстой Л.Н. Ача чухнехи тата ҫамрӑклӑхпа яш ӗмӗр: повеҫсем; И. Тенюшев куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 288 с.

Кӑнтӑрлахи апат хыҫҫӑн хӗрсен кӑмӑлне тунмашкӑн эпӗ вӗсемпе пӗрле юланутпа ҫӳретӗп (ҫуран уҫӑлса ҫӳресси ман ҫула ҫитнӗ тата обществӑра тивӗҫлӗ вырӑн йышӑннӑ ҫынна килӗшмест пек туйӑнать мана).
После обеда я иногда удостаивал девочек ездить верхом с ними (ходить гулять пешком я считал несообразным с коими годами и положением в свете).

Катенька пулӑшнипе эпӗ нотӑсене вӗрентӗм тата хамӑн хулӑн пӳрнемсене кӑштах ҫемҫетрӗм, ҫаксене тума мана икӗ уйӑх хушши ҫав тери тӑрӑшма тиврӗ, итле пӗлмен ятсӑр пӳрнене эпӗ апат ҫине чух чӗркуҫҫи ҫинче, выртнӑ чух минтер ҫинче вылянтартӑм; ҫавсене вӗренсе ҫитсенех пьесӑсем калама тытӑнтӑм, вӗсене паллах, чуна хурса, avec ӑme, каларӑм, ҫакна Катенька та йышӑнчӗ, анчах эпӗ кирлӗ пек тактпа калама пачах пултараймарӑм.
С помощью Катеньки выучившись нотам и выломав немного свои толстые пальцы, на что я, впрочем, употребил месяца два такого усердия, что даже за обедом на коленке и в постели на подушке я работал непокорным безымянным пальцем, я тотчас же принялся играть пьесы, и играл их, разумеется, с душой, avec ӑme, в чем соглашалась и Катенька, но совершенно без такта.

XXX сыпӑк // Иван Тенюшев. Толстой Л.Н. Ача чухнехи тата ҫамрӑклӑхпа яш ӗмӗр: повеҫсем; И. Тенюшев куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 288 с.

Нехлюдовсем каҫхи апат тумаҫҫӗ, ҫывӑрма час саланаҫҫӗ; ку кунхине, Софья Ивановна каланӑ пекех, Дмитрин шӑлӗсем сурма тапратрӗҫ те, эпир ун пӳлӗмне ытти чухнехинчен те маларах кайрӑмӑр.
Нехлюдовы не ужинали и расходились рано, а в этот день, так как у Дмитрия, по предсказанию Софьи Ивановны, точно разболелись зубы, мы ушли в его комнату еще раньше обыкновенного.

XXVII сыпӑк // Иван Тенюшев. Толстой Л.Н. Ача чухнехи тата ҫамрӑклӑхпа яш ӗмӗр: повеҫсем; И. Тенюшев куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 288 с.

Кӗрсенех пире уйрӑм пӳлӗм пачӗҫ те сӗтел ҫине темле тӗлӗнмелле апат пырса лартрӗҫ, ӑна французла карттӑ тӑрӑх Дубков суйласа илчӗ.
Нам тотчас отвели особенную комнату и подали какой-то удивительный обед, выбранный Дубковым по французской карте.

XV сыпӑк // Иван Тенюшев. Толстой Л.Н. Ача чухнехи тата ҫамрӑклӑхпа яш ӗмӗр: повеҫсем; И. Тенюшев куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 288 с.

Апат ҫинӗ хыҫҫӑн Люба мана хут татӑкӗ кӑтартрӗ, ун ҫине вӑл хӑйӗн мӗнпур ҫылӑхӗсене ҫырса хуна; ку питӗ лайӑх, анчах хамӑрӑн мӗнпур ҫылӑхӑмӑрсене чӗре тӗпне ҫырса хурсан лайӑхрах тата «ҫырса хуни кӑна усӑсӑр», — терӗм эпӗ.
Любочка показала мне после обеда бумажку, на которой она записала все свои грехи; я нашел, что это очень хорошо, но что еще лучше в душе своей записать все свои грехи, и что «все это не то».

IV сыпӑк // Иван Тенюшев. Толстой Л.Н. Ача чухнехи тата ҫамрӑклӑхпа яш ӗмӗр: повеҫсем; И. Тенюшев куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 288 с.

Эпӗ ытла та лӑпкӑ; йӑл-йӑл кулса, вӗсене ӑшӑ кӑмӑлпа итлетӗп, хисепе хурса квас пама ыйтатӑп, эпӗ апат ҫинӗ чух каланӑ сӑмахсене Сен-Жером тӳрлетнипе килӗшрӗм, вӑл каланӑ тӑрӑх, je puis, чем je peux тенинчен илемлерех.
Я был необыкновенно кроток; улыбаясь, слушал их особенно ласково, почтительно просил передать мне квасу и согласился с St.-Jérôme’ом, поправившим меня в фразе, которую я сказал за обедом, говоря, что красивее говорить je puis, чем je peux.

Апат ҫиме кӗрсен, халь эпӗ савӑнмастӑп та, пӑшӑрханмастӑп та Мими, Сен-Жером, хӗрачасем вырӑс учитель мӗнле япӑх атӑ тӑхӑнса ҫӳрени, Корнаков князь хӗрӗсен кӗписем пӗрӗм-пӗрӗм аркӑллӑ пулни тата ытти ҫинчен сӳпӗлтетни мана ӗлӗкрех чунтанах йӗрӗнтеретчӗ, кунашкал сӳпӗлтетнӗшӗн уйрӑмах Любӑпа Катьӑран йӗрӗннине пытарма та тӑрӑшмастӑмччӗ, хальхинче ҫак йӗрӗнӳ манӑн ырӑ ӗҫсем патне туртӑнакан ҫӗнӗ туйӑма пӑсаймарӗ.
Теперь я уже не испытывал никакой ни радости, ни волнения, приходя к обеду; болтовня Мими, St.-Jérôme’a и девочек о том, какие ужасные сапоги носит русский учитель, как у княжон Корнаковых платья с воланами и т. д., — болтовня их, прежде внушавшая мне искреннее презрение, которое я, особенно в отношении Любочки и Катеньки, не старался скрывать, не вывела меня из моего нового, добродетельного расположения духа.

Мускавра та урӑхла пулатчӗ: пурте, шӑппӑн калаҫкаласа, залра, ӗҫме-ҫиме лартнӑ сӗтел умӗнче, кукамая кӗтсе тӑратпӑр, Гаврило апат хатӗрри ҫинчен пӗлтерме ун патне кайнӑ ӗнтӗ, — сасартӑк алӑк уҫӑлса каять, кӗпе чӑштӑртатни, урасем кӑштӑртатни илтӗнет, вара йӑлмакланӑ курман-илтмен хӑмӑр кӑвак хӑюллӑ калпакпа, (сывлӑхӗ еплине кура) ӑшшӑн кулса е чалӑшшӑн салхуллӑ пӑхса, хӑяккӑн утакан кукамай ярӑнса тухать.
Или то ли дело, бывало, в Москве, когда все, тихо переговариваясь, стоят перед накрытым столом в зале, дожидаясь бабушки, которой Гаврило уже прошел доложить, что кушанье поставлено, — вдруг отворяется дверь, слышен шорох платья, шарканье ног, и бабушка, в чепце с каким-нибудь необыкновенным лиловым бантом, бочком, улыбаясь или мрачно косясь (смотря по состоянию здоровья), выплывает из своей комнаты.

«Апат хатӗр!» — сассине тӑсарах хыттӑн пӗлтеретчӗ вӑл, вара пурте хаваслӑ, кӑмӑллӑ питсемпе, аслисем малтан, кӗҫеннисем хыҫалтан, крахмалланӑ юбкӑсемпе кӑшӑртаттарса тата атӑсене, пушмаксене чӗриклеттерсе столовӑя кӗретчӗҫ те, хуллен калаҫкаласа, хӑйсен вырӑнӗсене вырнаҫса ларатчӗҫ.
«Кушанье готово!» — провозглашает он громким, протяжным голосом, и все с веселыми, довольными лицами, старшие впереди, младшие сзади, шумя крахмалеными юбками и поскрипывая сапогами и башмаками, идут в столовую и, негромко переговариваясь, рассаживаются на известные места.

Петровскинче пачах урӑхлаччӗ, апат умӗн, икӗ сехетре, пурте ҫӑвӑнса, тумланса, хӑна пӳлӗмӗнче ларатчӗҫ, хаваслӑн калаҫса, палӑртнӑ сехет ҫитессе кӗтетчӗҫ.
То ли дело, бывало, в Петровском, когда в два часа все, умытые, одетые к обеду, сидят в гостиной и, весело разговаривая, ждут условленного часа.

Ҫав вӑхӑтранпа апат ӗлӗкхи пек ҫемьен пысӑк савӑнӑҫӗ пулма пӑрахрӗ.
С тех пор обед перестал быть, как прежде, ежедневным семейным радостным торжеством.

Эпир кая юлса иккӗмӗш йышши ҫимӗҫе лартнӑ чух кӑна кӗме те хӑятпӑр, эрехе стакансемпе ӗҫетпӗр (кунашкал тума Сен-Жером хӑй малтан пуҫларӗ), пукан ҫинче саркаланса ларатпӑр, апат пӗтичченех тӑрса тухатпӑр, ытти тӗлӗшпе те ҫакӑн евӗрлӗ ирӗклӗн тыткалатпӑр.
Мы позволяли себе опаздывать, приходить ко второму блюду, пить вино в стаканах (чему подавал пример сам St.-Jérôme), разваливаться на стуле, вставать не дообедав и тому подобные вольности.

Халӗ ӗнтӗ апат, анне е кукамай пурӑннӑ чухнехи пек, паллӑ сехетре пӗтӗм ҫемьене пӗрлештерекен тата куна икӗ пая уйӑракан хӑнӑхнӑ йӗрке мар.
Обед уже не был, как при maman или бабушке, каким-то обрядом, соединяющим в известный час все семейство и разделяющим день на две половины.

Юлашки вӑхӑтра сӗтел хушшинче пӗрремӗш вырӑна яланах Мими йышӑнать, эпир ӑна пӗри те хисеплеместпӗр, ҫавӑнпа апат хӑй илемне пайтах ҫухатрӗ.
Вообще это последнее время большей частью первое место за столом занимала Мими, которую мы никто не уважали, и обед много потерял своей прелести.

Страницăсем:

Corpus of the Chuvash language

Шырав

Шырав ĕçĕ:

Menu

Statistics