Шырав

Шырав ĕçĕ:

унта the word is in our database.

унта (тĕпĕ: унт) more information about the word form can be found here.

Унта халӑх самай йышлӑн пуҫтарӑнма ӗлкӗрнӗччӗ; клеенка витнӗ вӑрӑм сӗтел хушшинчи вырӑнсене пӗтӗмпе тенӗ пекех йышӑнса пӗтернӗччӗ.
Там уже набралось много народа; почти все места за длинным, покрытым клеенкой столом были заняты.

VIII // Антал Назул. Куприн, Александр Иванович. Тытӑҫу: повеҫсем; вырӑсларан Антал Назул куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш кӗнеке издательстви, 1978. — 144–392 с.

Унта ӗнтӗ тин ҫех килсе ҫитнӗ виҫӗ дама васкамасӑр кӑна каллӗ-маллӗ уткаласа ҫӳретчӗ, виҫҫӗш те — ватӑ енне сулӑннӑскерсем.
Там уже прохаживались медленно взад и вперед три дамы, только что приехавшие, все три — пожилые.

Сехечӗ-сехечӗпе ларать вӑл унта, чӗмсӗр те кичемскер, пӗр сӑмах каламасӑр.
По целым часам он просиживал там, молчаливый и унылый, не произнося ни слова.

Вӗсен вӑййине Лещенко штабс-капитан, хӗрӗх пиллӗксенчи ытла кичем ҫын, хӑйӗн пӗр сӑнӗпеленех те тӗксӗмлӗхе кӗртсе ӳкерме пултараканскер, чӳрече янахӗ ҫине вырнаҫнӑ та, пӑхса ларать; питӗнче те, кӗлеткинче те унӑн пӗтӗмпех чи-чи шанчӑксӑр меланхолипеле аялалла усӑнса ҫакӑннӑ: усӑннӑ, пӑрӑҫ хутаҫӗ пек, тӑсмака, ашлӑ, хӗрлӗ те лӗнчешке сӑмси; янах тарана ҫити уртӑннӑ ик ҫинҫе хӑмӑр ҫип евӗр мӑйӑхӗ; куҫӗ харшисем сӑмса тӗпӗнчен пуҫланнӑ та тӑнлав патне тӑсӑлса аннӑ, вӗсем вара ӑна ӗмӗр-ӗмӗрех йӗнӗ сӑнлӑ кӑтартаҫҫӗ; мӗн унта, кивӗ сюртукӗ те пулин унӑн сӗвек хулпуҫҫийӗсемпе путса кӗнӗ кӑкӑрӗ ҫинче, йӑрхахра чухнехи евӗр, шалпаррӑн лӑпӑштатса тӑрать.
На их игру глядел, сидя на подоконнике, штабс-капитан Лещенко, унылый человек сорока пяти лет, способный одним своим видом навести тоску; все у него в лице и фигуре висело вниз с видом самой безнадежной меланхолии: висел вниз, точно стручок перца, длинный, мясистый, красный и дряблый нос; свисали до подбородка двумя тонкими бурыми нитками усы; брови спускались от переносья вниз к вискам, придавая его глазам вечно плаксивое выражение; даже старенький сюртук болтался на его покатых плечах и впалой груди, как на вешалке.

Ку пӳлӗмсене, столовӑйсӑр пуҫне, ҫынсем пит килсех ҫӳремеҫҫӗ, вӗсене нихӑҫан та уҫӑлтармаҫҫӗ, ҫавӑнпа унта яланах нӳрлӗ, йӳҫӗхсе пуланнӑ, йӗклентерекен сывлӑш тӑрать, кун ҫумне тата сӗтел-пукана сӑрнӑ кавир йышши пуставӑн хӑйне евӗр начаркка шӑрши те хутшӑнса пӑтрашӑнать.
Так как все эти помещения, кроме столовой, были обыкновенно необитаемы и никогда не проветривались, то в них стоял сыроватый, кислый, нежилой воздух, к которому примешивался особый запах от старой ковровой обивки, покрывавшей мебель.

— Пӗтерӗр те унта, эрех ӗҫме килӗр!..
— Кончайте там и идите пить водку!..

VII // Антал Назул. Куприн, Александр Иванович. Тытӑҫу: повеҫсем; вырӑсларан Антал Назул куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш кӗнеке издательстви, 1978. — 144–392 с.

Ытла та тискер тӗттӗмпе шӑплӑх чикки йӑтӑнса ҫитрӗ — ним шухӑшсӑр, нимӗнле кӑмӑл-тӗллевсӗр, тулашри нимле курӑмлӑхсӑр, ӑҫтан та пач ҫук евӗр хутлӑх, унта пурӗ те пӗртен-пӗр ӗненӳ ҫеҫ — халех ак, ҫак минутрах, мӗн-тӗр тивӗҫсӗрри, тӳрлетмелле марри, ҫав тери усал япала пулма пултарассине шантаракан хӑрушӑ ӗненӳ.
Наступил промежуток чудовищной темноты и тишины — без мыслей, без воли, без всяких внешних впечатлений, почти без сознания, кроме одного страшного убеждения, что сейчас, вот сию минуту, произойдет что-то нелепое, непоправимое, ужасное.

Кам пур унта тата?
Кто там есть еще?

Манӑн мӗскер ӗҫ унта?
А мне что за дело?.

Командир хӑлхине кӗчӗ-тӗк — мӗн аванни унта!
Дойдет до командира — что хорошего!

VI // Антал Назул. Куприн, Александр Иванович. Тытӑҫу: повеҫсем; вырӑсларан Антал Назул куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш кӗнеке издательстви, 1978. — 144–392 с.

Вӗсен хушшисенче унта та кунта яштака, тӳп-тӳрӗ тирексем, кӗлтумашкӑн тейӗн, турачӗсене тӳпенелле кӑнтарнӑскерсем, тем ҫӳллӗш хӑпарса тӑраҫҫӗ, ватӑ каштансем хӑйсен тӗреклӗ тӑррисене, чатӑр пекрех саркалантарса, анлӑн та мӑнаҫлӑн ывтӑнтарнӑ; йывӑҫсем пуш-пушах-ха, ҫара вуллисем хуран ҫех курӑнаҫҫӗ, ҫапах та куҫа, аран кӑна пулин те, вӗсем чи малтанхи тӗклӗ, савӑнӑҫлӑ симӗслӗхпе саралма пуҫлани палӑрать ӗнтӗ.
Между ними там и сям возвышались стройные, прямые тополи с ветками, молитвенно устремленными вверх, в небо, и широко раскидывали свои мощные купообразные вершины старые каштаны; деревья были еще пусты и чернели голыми сучьями, но уже начинали, едва заметно для глаза, желтеть первой, пушистой, радостной зеленью.

Ҫулталӑк ҫурӑ хушшинче пӗрремӗш хут — унта та телейсӗр те ӑнсӑртла лару-тӑрӑва пула — хӑйпе хӑй пӗр-пӗчченнӗн тӑрса юлчӗ вӑл.
В первый раз за полтора года — и то благодаря несчастному и случайному обстоятельству — он остался наедине сам с собою.

Парӑмсен шӑтӑк-шӑхӑрне вӗсем пӗр-пӗр ҫӗрте укҫа ҫаклаткаланипе те тепӗр ҫӗрте кӑшт-кашт пӑкӑланипе ҫех питӗркеленӗ, саплӑк ҫине саплӑк купаланӑ; нумайӑшӗ вӗсенчен — ытларах чухне хӑйсен арӑмӗсем хистенине пула — рота сумминчен е салтаксене ирӗклӗ ӗҫшӗн килекен тӳлевсенчен чӗпӗтмешкӗн те пит именсех тӑман; хӑшӗ-хӑшӗсем салтаксен укҫаллӑ ҫырӑвӗсене, — йӗрке тӑрӑх, вӗсен ҫав ҫырусене уҫса пӑхмаллаччӗ, — уйӑхӗ-уйӑхӗпе, мӗн унта, ҫулталӑкӗ-ҫулталӑкӗпе те, памасӑр тытнӑ.
Они строили заплату на заплате, хватая деньги в одном месте, чтобы заткнуть долг в другом; многие из них решались — и чаще всего по настоянию своих жен — заимствовать деньги из ротных сумм или из платы, приходившейся солдатам за вольные работы; иные по месяцам и даже годам задерживали денежные солдатские письма, которые они, по правилам, должны были распечатывать.

Анчах капӑррӑн хӗпӗртесе ялкӑшакан ҫав тӗнче хӗрринче, таҫта, аякри-аякри горизонтра, тӗттӗм, тискер пӑнчӑ тӑрса юлнӑ: унта йывӑр та кичем службӑллӑ, рота шкулӗсемлӗ, пухури ӗҫкӗсемлӗ, хӗн-тертлӗ те йӗрӗнчӗк юрату ҫыхӑнӑвӗсемлӗ, юншӑхлӑ та пӗчченлӗхлӗ сӑрӑ, тӗксӗм хула ластанки пытарӑнса ларнӑ.
Но где-то на краю этого ликующего мира, далеко на горизонте, оставалось темное, зловещее пятно: там притаился серенький, унылый городишко с тяжелой и скучной службой, с ротными школами, с пьянством в собрании, с тяжестью и противной любовной связью, с тоской и одиночеством.

V // Антал Назул. Куприн, Александр Иванович. Тытӑҫу: повеҫсем; вырӑсларан Антал Назул куҫарнӑ. — Шупашкар: Чӑваш кӗнеке издательстви, 1978. — 144–392 с.

Анчах хамӑр сӑн-сӑпатӑрпа та чӗлхӗр-ҫӑварӑрпа эсир унта, N хӑвӑра, йыт ҫурине пенӗ пек, алӑк хыҫнелле вӑркӑнтарнисӗр пуҫне, пурпӗрех нимӗн тупаймастӑр.
Но, все равно, с вашей наружностью и красноречием вы там ничего не добьетесь, кроме того, что N вас вышвырнет за дверь, как щенка.

Назанский чӑматан умне кукленсе ларчӗ те унта темӗскерле хутсене васкамасӑр ҫавӑра-ҫавӑра хума пуҫларӗ.
Он сел на корточки перед чемоданом и стал неторопливо переворачивать в нем какие-то бумаги.

Эсир пӗлетӗр — Диц лайӑх ҫын, мӗн унта, кашниех лайӑх, Ромашов: тӑнсӑр ҫынсем ҫук.
Вы знаете — Диц хороший человек, да и все хорошие, Ромашов: дурных людей нет.

Ҫакӑ вӗсен чухӑн, тӑвӑр-тӑвӑр пӳрнӑҫӗнче, пирӗн киревсӗр пурнӑҫран та хӗсӗкрех пурнӑҫӗнче, мӗнешкел телей, мӗнлерех ҫутӑ пайӑрки пулнине кайран тин туйса, уйӑрса илтӗм, — о, ӑҫта унта! — ҫӗр хут пысӑк!..
И я только потом почувствовал, какое это счастие, какой луч света в их бедной, узенькой-узенькой жизни, ограниченной еще больше, чем наша нелепая жизнь — о, куда! — в сто раз больше!..

Анчах ҫук: нимӗнле пултарулӑх та, нимӗн ҫирӗплӗхӗ те пулин ҫук унта.
Но нет: в нем нет ничего творческого, нет даже ничего прочного.

Мӗншӗн тесен мана ачаранпах: пурнӑҫра чи хакли, чи тӗппи — служба, унта хырӑм та тутӑ, тумӗ те лайӑх, — тесе ҫирӗплетнӗ ҫине-ҫинех, халӗ те мӗнпур ҫӗрте ҫапла калаҫҫӗ Философи, теҫҫӗ вӗсем, ниме тӑман япала, ку вӑл ӗҫсӗр аптӑранисемпе тӑрӑшуллӑ амӑшӗ еткерлӗх хӑварнисемшӗн ҫеҫ аван.
Потому что мне с детства твердили и теперь все кругом говорят, что самое главное в жизни — это служить и быть сытым и хорошо одетым, а философия, говорят они, это чепуха, это хорошо тому, кому нечего делать, кому маменька оставила наследство.

Страницăсем:

Corpus of the Chuvash language

Шырав

Шырав ĕçĕ:

Menu

Statistics