Шырав

Шырав ĕçĕ:

туйӑнатчӗ (тĕпĕ: туйӑн) more information about the word form can be found here.

Ҫынсем хӑйсем пек мар, тимлӗ те йӑваш; эпӗ вӗсене ҫав сехетсенче пит юрататӑп, вӗсем те манпа лайӑх; эпӗ хам вырӑнта пулнӑ пек туйӑнатчӗ мана.
Люди внимательны и кротки не похоже на себя; я очень люблю их в эти часы, и они тоже относятся ко мне хорошо; я чувствовал себя на месте.

XIV. // Феодосия Ишетер. Горький М. Ҫынсем патӗнче: повесть. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1941. — 256 с.

Вӑл мӗншӗн хӗпӗртенине эпӗ ӑнланмастӑп тесе калама мана питех те лайӑх мар пек туйӑнатчӗ.
Мне очень неловко было сознаться, что — не понимаю я, чему он радуется.

XIII. // Феодосия Ишетер. Горький М. Ҫынсем патӗнче: повесть. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1941. — 256 с.

Унӑн тетрадӗнче чуна хускатакан лайӑх стихсемпе юнашар вӑтантарса ҫеҫ яракан ирсӗр сӑвӑсем пит нумай пулнӑ мана темле тӗлӗнмелле пек туйӑнатчӗ.
Мне было странно видеть в его тетрадке, рядом с хорошими стихами, которые трогали душу, множество грязных стихотворений, возбуждавших только стыд.

Вӑл пӗр хӗрӗх пилӗк ҫулхи кукша пуҫлӑ, типшем ҫынччӗ, чыкан ҫӳҫӗ пек хура кӑтра ҫӳҫӗ ҫур кӑшӑл пек туйӑнатчӗ, ҫитменнине вӑл сухал усси пек пысӑк та хура куҫхаршилӗччӗ.
Это был человек лет сорока пяти, сухой, лысый, в полувенце черных курчаво-цыганских волос, с большими, точно усы, черными бровями.

Анчах тапхӑрӑн-тапхӑрӑн йывӑр килнӗ сехетсенче вӑл ман ума тухса тӑратчӗ: уй тӑрӑх, кӗл тӗслӗ ҫулпа, вӑрманалла утать пек, ӗҫлесе курман шурӑ аллипе сасартӑк ҫӗлӗкне тӗрте-тӗрте илсе: — Эпӗ тӗрӗс ҫулпа пыратӑп, эпӗ ниме те йышӑнмастӑп! Ҫыхӑ таврашсене татӑр… — тесе мӑкӑртатнӑ пек туйӑнатчӗ.
Но время от времени, в тяжелые часы, он являлся предо мною: идет полем, по серой дороге, к лесу, толкает шапку судорожным движением белой; нерабочей руки и бормочет: — Я иду путем правильным, я ничего не приемлю! Связки-те, веревки-те порви…

XII. // Феодосия Ишетер. Горький М. Ҫынсем патӗнче: повесть. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1941. — 256 с.

Анчах ҫав сӑмахсем те пырса тӗкмерӗҫ Александра, вӑл тата кӑмӑллӑраххӑн калама пуҫларӗ, ун сасси хытах янтрамасть пулсан та, пӑхӑр труба витӗр кӑшкӑртса каланӑ пек туйӑнатчӗ.
Но и эти слова не коснулись Александра, он продолжал всё более задушевно, и, хотя голос его звучал негромко, казалось, что он трубит в медную трубу.

Сӑнӗ-пичӗ унӑн кӑмӑла каймалласкер марччӗ, вӑл лӑпкӑ, йӑваш ҫын пек туйӑнатчӗ, тин ҫеҫ вырӑнсӑр тӑрса юлнӑ та ҫавӑншӑн пит хуйхӑрса ӳкнӗ приказчик пекчӗ.
Лицо у него было неприметное, он казался тихим, скромным, был похож на приказчика, который только что потерял место и очень удручен этим.

Эпӗ ҫав пурӑнӑҫ учителӗсенче мӗн лайӑх маррисем пуррине пӗтӗмпех манаттӑм, вӗсем лӑпкӑн пит ҫирӗп тӑнине ҫеҫ туяттӑм, ҫавӑн хыҫӗнче учительсем хӑйсен чӑнлӑхне ним иккӗленмесӗр ӗненни, чӑнлӑхшӑн пур асапа та тӳсме хатӗр пулни пытанса тӑнӑ пек туйӑнатчӗ мана.
Я забывал всё плохое, что видел в этих учителях жизни, чувствовал только их спокойное упорство, за которым — мне казалось — скрыта непоколебимая вера учителей в свою правду, готовность принять за правду все муки.

Вӑл мана вилӗмсӗр пек туйӑнатчӗ, вӑл ватӑлма тата улшӑнма пултарать тесе шутлама хӗнччӗ.
Он казался мне бессмертным, — трудно было представить, что он может постареть, измениться.

Гостиный дворӑн пӗр вӑййи мана ӑраснах тарӑхмалла та йӗрӗнмелле пек туйӑнатчӗ.
Одна из таких забав Гостиного двора казалась мне особенно обидной и противной.

Ҫавӑн йышши савӑнса хӑтланнисем нумайччӗ, мӗнпур ҫын та — пуринчен ытла ялтисем — Гостиный двор савӑнса вылямашкӑн ҫеҫ пурӑннӑ пек туйӑнатчӗ.
Было много подобных развлечений, казалось, что все люди — деревенские в особенности — существуют исключительно для забав Гостиного двора.

Ҫавӑ пит лайӑххӑн туйӑнатчӗ, мӗншӗн тесен маншӑн та кӗнеке вӑл пит тӗлӗнмелле япала, кӗнекере ӑна ҫыраканӗн чунӗ хупӑнса тӑрать; кӗнекене уҫсан, эпӗ ҫав чуна ирӗке кӑларатӑп, вӑл вара манпа вӑрттӑнла калаҫать.
Это было очень приятно видеть, потому что и для меня книга — чудо, в ней заключена душа написавшего ее; открыв книгу, я освобождаю эту душу, и она таинственно говорит со мною.

Вӗсем пурте мана чухӑн та выҫӑ пек туйӑнатчӗҫ, ҫав ҫынсем вара Псалтирь кӗнекишӗн виҫ тенкӗ те ҫурӑшар тӳлени темле тӗлӗнмелле пек туйӑнатчӗ, ҫав кӗнекене вӗсем ыттисенчен ытларах илетчӗҫ.
Все они казались мне бедными, голодными, и было странно видеть, что эти люди платят по три рубля с полтиной за Псалтырь — книгу, которую они покупали чаше других.

Вара Яков Шумов пӗр ури хыҫҫӑн теприне пусса упа пек пӑраланса утса карӗ, мӗн ӑшӑмра темле пӗлмелле мар ҫӑмӑлах мар шухӑш тӑратса хӑварчӗ, — кочегара шелччӗ, тата вӑл тарӑхмалла пекчӗ, астӑватӑп, пӑртак кӗвӗҫмелле пек те туйӑнатчӗ, тата — мӗншӗн ҫын ниме те пӗлмесӗрех таҫта карӗ-ши? тесе пӑшӑрханса шухӑшламаллаччӗ.
И ушел Яков Шумов, переваливаясь с ноги на ногу, как медведь, оставив в сердце моем нелегкое, сложное чувство, — было жалко кочегара и досадно на него, было, помнится, немножко завидно, и тревожно думалось: зачем пошел человек неведомо куда?

XI. // Феодосия Ишетер. Горький М. Ҫынсем патӗнче: повесть. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1941. — 256 с.

Кӗрхи ҫумӑр пӗлӗчӗсем чарӑна пӗлмесӗр вӗтӗ ҫумӑр пӗрӗхтерсе тӑратчӗҫ, ҫав ҫын тӑваткӑл йӑрӑмлӑ тутӑрпа пичӗ ҫинчен тарне шӑлса илсен, ҫумӑр хуллентерех ҫунӑ пек, ҫын каллех тарласа пынӑҫемӗн ҫумӑрӗ те вӑйлансарах кайнӑ пек туйӑнатчӗ.
Осенние тучи неугомонно сеяли мелкий дождь, и казалось, что, когда этот человек вытрет клетчатым платком пот с лица, дождь идет тише, а по мере того, как человек снова потеет, — и дождь становится сильнее.

Вӑрӑм ӑшӑ чуйкӑ тата хӑлхисем тӗлне тилӗ тирӗ тыттарнӑ картуз тӑхӑннипе вӑл пушшех хӗрарӑм майлӑ туйӑнатчӗ.
Теплая длинная чуйка и картуз с наушниками из лисьего меха еще более усиливали его сходство с женщиной.

Эпӗ хам кочегара каласа кӑтартнӑ чухне ҫав король яланах тенӗ пек тӗп герой пулса тӑратчӗ, Яков та Францие тата «Хенрика» юратса кайнӑ пек туйӑнатчӗ.
Этот король почти всегда являлся главным героем моих рассказов кочегару, и мне казалось, что Яков тоже полюбил Францию и «Хенрика».

Манӑн юратнӑ герой савӑнӑҫлӑ король IV-мӗш Генрихчӗ, Беранже ҫырнӑ аван юрӑ ун ҫинченех каланӑн туйӑнатчӗ:
Любимым героем моим был веселый король Генрих IV, мне казалось, что именно о нем говорит славная песня Беранже:

— Мӗн, савнӑ чун мӗн, таса чун, хӗн-хур курса пӗтрӗн-им, асапланса ҫитрӗн-им? — тенӗн туйӑнатчӗ.
— Что, моя милая, что, моя чистая, — настрадалась, намаялась?

Ӑна пурте — капитан, машинист, боцман — кам ӳркенмест, пурте вӑрҫатчӗҫ, тӗлӗнмелле туйӑнатчӗ: мӗншӗн-ха ӑш кӑларса ямаҫҫӗ?
Его все ругали — капитан, машинист, боцман — все, кому не лень, и было странно: почему его не рассчитают?

Страницăсем:

Corpus of the Chuvash language

Шырав

Шырав ĕçĕ:

Menu

Statistics