Шырав

Шырав ĕçĕ:

Хӑрушӑ the word is in our database.

Хӑрушӑ (тĕпĕ: хӑрушӑ) more information about the word form can be found here.

Ҫумӑр ҫума чарӑнчӗ, анчах пӗлӗт хӑрушла хура тӗслӗ курӑнать, — пурнӑҫра вӑл нихҫан та ун пек пулмасть; караван-сарайӑн темӗн пысӑкӑш корпусӗ ҫийӗнче ҫиҫӗм ҫиҫе-ҫиҫе илет, тӗттӗмлӗхре ҫулӑмлӑ ҫурӑксем тӑвать; Бетанкур каналӗ урлӑ каҫнӑ чухне лаша урисем йывӑҫ кӗпере кӗмсӗртеттерме тытӑнсан питех те хӑрушӑ пулса кайрӗ — Артамонов кӗпер путса анса каяссине, пурте ним хускалмасӑр тӑракан, смала пек хура шывра пӗтессине кӗтрӗ.
Дождь прекратился, но небо было грозно чёрное, каким никогда не бывает наяву; над огромным корпусом караван-сарая сверкали молнии, разрывая во тьме огненные щели, и стало очень страшно, когда копыта лошадей гулко застучали по деревянному мосту через канал Бетанкура, — Артамонов ждал, что мост провалится и все погибнут в неподвижно застывшей, чёрной, как смола, воде.

III сыпӑк // Леонид Агаков. Горький М. Артамоновсем: повесть. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 300 с.

— Пур шухӑшсем те — хӑрушӑ.
— Все мысли — опасны.

II сыпӑк // Леонид Агаков. Горький М. Артамоновсем: повесть. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 300 с.

Никита, кулнӑ чухнехи пек, ҫӑварне чалӑштарчӗ, хӑйӗн тӗксӗм кӑвак сухалне ывҫи ӑшне пуҫтарса тытрӗ те, кулма чарӑнса, тӗттӗмлӗхре малаллах калаҫрӗ; унӑн сӑмахӗсем Петра хускатса ячӗҫ, унӑн ытларах пӗлес туйӑм ҫуралчӗ, ҫав вӑхӑтрах вӑл темле хӑрушӑ япала пуласса кӗтрӗ.
Никита усмешливо растянул рот, собрал серую бородку свою в горсть и стёр ею усмешку, продолжая сеять в сумрак слова, которые, толкая Пётра, возбуждали в нём и любопытство и настороженное ожидание опасного.

Пичӗ те унӑн шӑмӑ кӑна, ӑвӑс тӗслӗ; пит шӑммисем ҫинче пур ҫӗрте те аш ҫителӗксӗр пулнӑ; сӑнсӑрланнӑ куҫӗсем сӑн-питне ҫутатайман, вӗсем тӑтӑшах пысӑк, анчах та ҫемҫешке сӑмсин вӗҫӗ ҫине пӑхнӑн туйӑннӑ, сӑмси айӗнче типсе кайнӑ тутисен хура йӗрӗсем пӗр сассӑр хускалса тӑнӑ, ҫӑварӗ, тата та ытларах пысӑкланса, питне тарӑн йӗрпе икӗ пая уйӑрнӑ, пуринчен ытла ҫӳлти тути ҫинчи кӑвакарса пӑнтӑхнӑ мӑйӑхӗ питӗ хӑрушӑ, килӗшӳсӗр пулнӑ.
Лицо у него было тоже костяное, цвета воска; всюду на костях лица не хватало мяса; выцветшие глаза не освещали его, взгляд их, казалось, был сосредоточен на кончике крупного, но дряблого носа, под носом беззвучно шевелились тёмные полоски иссохших губ, рот стал ещё больше, разделял лицо глубокой впадиной, и особенно жутко неприятна была серая плесень волос на верхней губе.

Ҫав икӗ самантри йывӑрлӑх пӗр майлӑрах пулнине вӑл аванах ӑнланнӑ, ҫавӑнпа та виҫҫӗмӗш самант ӑна пушшех хӑрушӑ пулассӑн туйӑннӑ.
Сходство тяжести этих двух моментов было ясно ему и тем более опасным казался третий.

Пирвайхи хут ӑна хӗрарӑм ҫав тери вӑйлӑн, тӑна ҫухатмаллах хумхатса ячӗ; кунта темле хӑрушӑ япала пулма пултарнине туйса, вӑл хӑраса кайрӗ.
Впервые женщина действовала на него так властно и сокрушительно; он даже испугался, смутно ощущая в этом нечто опасное, угрожающее.

Кӑвак, сивӗ ҫулӑм ялкӑшса, ирӗлсе, вӗресе тӑракан ҫӗре самантлӑха хӑрушшӑн ҫутатса ячӗ тата ҫулӑн икӗ енче йӗпе тӗттӗмлӗхре юхакан кӗленче евӗрлӗ ҫумӑр витӗр хӑранипе хура йывӑҫсем сике-сике илни курӑнса кайнӑ вӑхӑтра ҫав тери хӑрушӑ пулчӗ.
Жутко было, когда синий, холодный огонь на секунду грозно освещал кипение расплавленной земли, а по бокам дороги, из мокрой тьмы, сквозь стеклянную сеть дождя, взлетали, подпрыгивая от страха, чёрные деревья.

Эп — суккӑр мар, эп ҫав йӑпӑлти пурин ҫумне те, ҫаплах Тихон ҫумне те ҫулланса ҫӳренине куратӑп; ҫавӑнпа та эпӗ — жид ачи пек ачаш, тетӗп, анчах ачашшисем — хӑрушӑ ҫынсем вӗсем.
Я — не слепая, я вижу, как подхалим этот ко всем, даже к Тихону, ластится: вот я и говорю: ласков, как жидёнок, а ласковые — опасные.

— Хӑрушӑ йӗкӗт, — терӗ вал шӑллӗне.
— Опасный парень, — сказал он брату.

Ҫак каҫхине, ҫил-тӑман кашласа шӑхӑрнӑ май, вӑл хӑй пӗччен пулнине, хӑй ытти ҫынсенчен уйрӑлса кайнине тарӑннӑн тавҫӑрса илнипе пӗрлех, хӑй ҫын вӗлернине тӳрре кӑларакан, ӑна мӗншӗн вӗлерме кирлӗ пулнине ӑнлантарса паракан сӑлтав пекки шухӑшласа тупрӗ: вӑл пӑсӑлса кайнӑ ачана, Ильян хӑрушӑ юлташне, хӑйӗн ывӑлне юратнипе, уншӑн хӑранипе вӗлернӗ.
В эту ночь, под шорох и свист метели, он, вместе с углубившимся сознанием своего одиночества, придумал нечто, освещающее убийство, объясняющее его: он убил испорченного мальчика, опасного товарища Илье, по силе любви своей к сыну, из страха за него.

Ку вӑл — тӗлӗнмелле тата хӑрушӑ япала.
Это — странно и жутко.

Икӗ-виҫӗ эрне хушши вӑл питӗ хӑраса пурӑнчӗ, уншӑн кулленех ҫӗнӗ, хӑрушӑ инкек сиксе тухассӑн туйӑнчӗ.
Недели две, три он прожил, чувствуя, что в нём ходит, раскачивает его волна тёмного страха, угрожая ежедневно новой, неведомой бедою.

Тихон лӑпкӑн калаҫать, вӑраххӑн хускалкалать, халиччен пурнӑҫра мӗнле пулнӑ — пӗтӗмпех ҫавӑн пек хӑтланать, ҫапах та хуҫа ӑна шанмарӗ, вӑл хӑрушӑ та сивлекен сӑмахсем каласса кӗтрӗ.
Говорил Тихон спокойно, двигался медленно и весь был такой, как всегда, но хозяин не верил ему и ждал каких-то грозных, осуждающих слов.

Пӗччен юлсан, вӑл хӑй ача чухне унпа ашшӗ калаҫнӑ вӑхӑтра ӑна хӑйне те яланах темле кичем е хӑрушӑ пулнине аса илчӗ.
Оставшись один, он вспомнил, что и ему в детстве почти всегда было или скучно или боязно, когда отец говорил с ним.

Ҫакна уҫҫӑнах, чӗререн кулянса туйса тӑнӑ сехетсенче Петр Наталья пирвайхи ывӑлне ҫуратнӑ чухнехи хӑрушӑ куна аса илме тӑрӑшнӑ.
В те часы, когда ощущал особенно ясно, с унынием, Петр заставлял себя вспоминать Наталью в жуткий день рождения первого сына.

Санӑн мана кун пек хӑрушӑ япаласем курма илсе ҫӳрес марччӗ, тен, эпӗ арҫын ачапа хырӑмлӑ пулӗ!
Не водил бы ты меня на страхи эти, может, я мальчиком беременна!

Унӑн ҫак ухмахла тата питӗ хӑюллӑ сӑмахӗ, таҫта, шурлӑхсем хыҫӗнче, вӑрманти чухӑн монастырьте пытанса пурӑнакан шӑллӗ ҫинчен аса илтернипе пӗрлех, Петра хытӑ иккӗлентерчӗ: Никитӑна мӑйкӑчран кӑларнӑ хыҫҫӑн ун ҫинчен каласа панисӗр пуҫне, Тихон тата темле намӑсла ӗҫ ҫинчен пӗлнӗ пек, вӑл ҫӗнӗ хӑрушӑ инкексем пуласса кӗтнӗ пек туйӑннӑ, унӑн куҫӗсем: — Ан тив мана, эпӗ саншӑн кирлӗ ҫын, — тенӗ пек мӑчлатнӑ.
Это слово, глупое и дерзкое, вместе с напоминанием о брате, притаившемся где-то за болотами, в бедном лесном монастыре, вызывало у Пётра тревожное подозрение: кроме того, что Тихон рассказал о Никите, вынув его из петли, он, должно быть, знает ещё что-то постыдное, он как будто ждёт новых несчастий, мерцающие его глаза внушают: «Не трогай меня, я тебе нужен».

— Мӗн? — ыйтрӗ Никита, кӑштах хӑраса, — ҫак ҫынтан вӑл яланах чуна тарӑхтаракан, хӑрушӑ сӑмахсем кӗтнӗ.
— Чего? — спросил Никита, несколько испуганный,— он всегда ждал от этого человека особенных слов, раздражающих душу.

I сыпӑк // Леонид Агаков. Горький М. Артамоновсем: повесть. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1955. — 300 с.

Шӑллӗ патне пыма хӑрушӑ пулнӑ.
Подойти к брату было страшно.

Ҫӗрле хӑрушӑ тӗлӗк курса вӑранса кайнӑ пек, сасартӑк пӗтӗм кӗлеткине хускатса илсе, Петр ӑна: — Кӑкӑрна тӳрлет, курмастӑн-им! — терӗ.
Встряхнувшись, как после ночного кошмара, Пётр сказал: — Поправь грудь, не видишь!

Страницăсем:

Corpus of the Chuvash language

Шырав

Шырав ĕçĕ:

Menu

Statistics