Шырав

Шырав ĕçĕ:

туйӑнатчӗ (тĕпĕ: туйӑн) more information about the word form can be found here.

Мана ҫав хитре ҫынӗ курпунӑн телейне кура кӗвӗҫнӗ пек туйӑнатчӗ.
А мне казалось, что красавец завидует удаче горбатого.

XVII. // Феодосия Ишетер. Горький М. Ҫынсем патӗнче: повесть. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1941. — 256 с.

Вӑл, чӑнах та, ӑнтан яракан ачаш сӑмах каласа ирӗлсе пынӑ пекех туйӑнатчӗ.
Он действительно как бы таял ласковой, дурманной речью.

Курпун Ефимушка та ырӑ кӑмӑллӑ пек те тӳрӗскер пек туйӑнатчӗ, анчах яланах вӑл кулӑшла пекчӗ, хӑш-хӑш чухне тӑнсӑртарах пек, лӑпкӑ ухмахла, ӑсран кайнӑ ҫын пек те туйӑнатчӗ.
Горбатый Ефимушка казался тоже очень добрым и честным, но всегда смешным, порою — блаженным, даже безумным, как тихий дурачок.

Мана чи тӳрӗ те турра кӗлтума юратакан ҫын вӑл — каменщик Петӗр пулнӑ пек туйӑнатчӗ; вӑл пурин ҫинчен те кӗскен, ӑс парса вӗрентмелле калатчӗ, ун шухӑшӗ час-часах турӑ ҫинче тата тамӑкпа вилӗм ҫинче чарӑнса тӑратчӗ.
Мне казалось, что самый честный и благочестивый человек — каменщик Петр; он обо всем говорил кратко, внушительно, его мысль чаще всего останавливалась на боге, аде и смерти.

Унӑн кӑвак куҫӗсем хуралсарах кайса шывланатчӗҫ; ҫав минутсенче вӑл тӗлӗнмелле лайӑхчӗ; вӑл ыйтни пурне те пӑртак вӑтантарса янӑ пекле туйӑнатчӗ, пурте именнӗ пекле аяккалла ҫавӑрӑнса пӑхатчӗҫ.
Голубые глаза его темнели, увлажнялись; был он в эти минуты удивительно хорош; всех как будто немножко смущала его просьба, все сконфуженно отворачивались от него.

Ҫав ҫынсем хушшинче пӑчӑхса пурӑнакан аҫа ҫури чӑхсене хупса хунӑ картана ӑнсӑртран пырса лекнӗ пулӑ манерлӗ туйӑнатчӗ, — танлаштарни килӗшӳллӗ мар та, ҫав пӗтӗм пурӑнӑҫӗ те килӗшӳллӗ марччӗ.
Задыхавшийся среди этих людей, вотчим был похож на рыбу, случайно попавшую в куриный садок, — нелепое сравнение, как нелепа была вся эта жизнь.

XVI. // Феодосия Ишетер. Горький М. Ҫынсем патӗнче: повесть. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1941. — 256 с.

Аҫаҫури шутсӑрах начарланса кайнӑ пичӗпе ман ҫине йӑл кулса пӑхатчӗ, унӑн хурарах куҫӗсем тата пысӑклансарах кайнӑччӗ, вӑл пӗтӗмпех якалса пӗтнӗ пек, имшерленсе кайнӑ пек туйӑнатчӗ.
Вотчим смотрел на меня с улыбкой на страшно худом лице; его темные глаза стали еще больше, весь он был потертый, раздавленный.

Вырӑсла кӗнекесене вулама лайӑхчӗ, вӗсенче яланах темскер хам пӗлнӗ, хуйхӑллӑ япала сисӗнсе тӑратчӗ, страницӑсем хушшинче аслӑ типӗри чан сасси чарӑнса ларса пытанса тӑнӑ пек туйӑнатчӗ, — кӗнекине уҫсанах, вӑл хуллен янтӑрама пуҫлатчӗ.
Хорошо было читать русские книги, в них всегда чувствовалось нечто знакомое и печальное, как будто среди страниц скрыто замер великопостный звон, — едва откроешь книгу, он уже звучит тихонько.

Кӗнеки манӑн хамӑнччӗ, — пожарнӑйсен ватӑ начальникӗ ӑна мана памаллипех панӑччӗ, Лермонтов кӗнекине ҫынна пама мана шел пек туйӑнатчӗ.
Книга была моей собственностью, — старик брандмейстер подарил мне ее, мне было жалко отдавать Лермонтова.

XV. // Феодосия Ишетер. Горький М. Ҫынсем патӗнче: повесть. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1941. — 256 с.

Пурӑнӑҫ кутӑнла хӑтланса нимне уямасӑр манӑн чунӑмри хӑйӗн чи лайӑх ҫырӑвӗсенех шӑлса пыратчӗ, тӑрӑхласа кулнӑ пекле, ун вырӑнне темле кирлӗ мар ӑпӑр-тапӑр тӑратса хӑваратчӗ, — эпӗ пурӑнӑҫӑн пусмӑрлӑхне хирӗҫ ҫиленсех пит хытӑ тӑраттӑм, эпӗ ыттисем ишнӗ шыв тӑрӑхах ишсе пыраттӑм, анчах маншӑн шывӗ сивӗрехчӗ, вӑл мана, ыттисене ҫӗкленӗ пек, ҫӑмӑллӑнах ҫӗклесе тӑмастчӗ, — хӑш-хӑш чухне мана хам пӗр-пӗр тарӑн ҫӗрелле путса пынӑ пек туйӑнатчӗ.
Жизнь упрямо и грубо стирала с души моей свои же лучшие письмена, ехидно заменяя их какой-то ненужной дрянью, — я сердито и настойчиво противился ее насилию, я плыл по той же реке, как и все, но для меня вода была холоднее, и она не так легко держала меня, как других, — порою мне казалось, что я погружаюсь в некую глубину.

«Кӑтартса хӑтланассине пӗтерсен, хама-хам ҫӑмӑллӑн туйӑнса каятчӗ, — хама йывӑррӑн туйӑнакан ҫӗклене пӑрахса янӑ пекехчӗ, пӗр ҫур сехетлӗхе е сехетлӗхе тенӗ пек пуҫра темле лайӑх, ҫӑмӑл пек пулса тӑратчӗ, унтан тата каллех ман пуса шӗвӗр те вӗт пӑтасем тулса ларнӑ пек, вӗсем унта тапранкаланӑ пек, ӑшӑнма пуҫланӑ пек туйӑнатчӗ.
Кончив «представление», я чувствовал себя легко, точно сбросил ношу, тяготившую меня; на полчаса, на час в голове становилось приятно пусто, а потом снова казалось, что голова у меня полна острых мелких гвоздей, они шевелятся там, нагреваются.

Эпӗ унашкал хӗре пуҫласа курнӑччӗ, вӑл мана йӗрӗнмелле пек туйӑнатчӗ тата лайӑх мар шӳт туса тӗрткеленисемпе хӑрататчӗ мана, ҫавӑн пек выляса хӑтланнисем маншӑн тутлӑ маррине кур пушшех ҫыпӑҫса аптӑрататчӗ.
Я в первый раз видел такую девицу, она была противна мне и пугала меня, грубо заигрывая, а видя, что эти заигрывания не сладки для меня, становилась всё назойливее.

Иртен пуҫласа каҫчен вӑл чӑмласа ҫӳретчӗ, унӑн кӗсъисенче яланах пӗремӗксем пашалу таврашсем туллиехчӗ, янах шӑмийӗсем ывӑнма пӗлмесӗр выляса тӑратчӗҫ, унӑн чупкаласа ҫеҫ тӑракан пӗчӗк кӑвак куҫлӑ, ниме тӑман сӑнне пӑхсан, темле лайӑх мар пек туйӑнатчӗ.
С утра до вечера она жевала, ее карманы всегда были набиты пряниками, лепешками, челюсти неустанно двигались, — смотреть на ее пустое лицо с беспокойными серенькими глазками было неприятно.

Анчах памасӑр тӑма хӗнччӗ, эпӗ вара ӑна пӗр икона патӑм, анчах темиҫе тенкӗ тӑракан Псалтирьне пама хӑяймарӑм, вӑл мана пысӑк анӑп тунӑ пек туйӑнатчӗ.
Но трудно было отказать, и я дал ему икону, но стащить Псалтырь, стоивший несколько рублей, не решился, это казалось мне крупным преступлением.

Уйра юр ирӗлетчӗ, ҫӳлте хӗллехи пӗлӗтсем ирӗлсе, йӗпе юр ҫумӑр пулса, ҫӗр ҫинелле ӳкетчӗҫ; хӗвел хӑйӗн ҫутӑ кунхи ҫулӗпе вӑрахӑнтарах та вӑрахӑнтарах ҫӳретчӗ, сывлӑш ӑшӑрах пулса пыратчӗ, ӗнтӗ ҫурхи савӑнӑҫ килсе ҫитнӗ пекех, вӑл юри вылямалла таҫта хула хыҫӗнче уйсенче пытанса ларнӑ та часах хулана килсе кӗрес пекех туйӑнатчӗ.
Таяли снега в поле, таяли зимние облака в небе, падая на землю мокрым снегом и дождем; всё медленнее проходило солнце свой дневной путь, теплее становился воздух, казалось, что пришло уже весеннее веселье, шутливо прячется где-то за городом в полях и скоро хлынет на город.

Эпӗ каларӑм ӗнтӗ, пире иксӗмӗре те мастерсем пурте аван ҫынсем пек, пурӑнӑҫӗ ҫеҫ лайӑх мар, вӗсем тивӗҫлӗ мар, тӳсме ҫук кичемлӗн туйӑнатчӗ.
Нам обоим, как я сказал уже, все мастера казались хорошими людьми, а жизнь — была плоха, недостойна их, невыносимо скучна.

XIV. // Феодосия Ишетер. Горький М. Ҫынсем патӗнче: повесть. — Шупашкар: Чӑваш АССР государство издательстви, 1941. — 256 с.

Мӑнтӑрскер мар, анчах пит те ҫемҫешке ӳтлӗскер, вӑл ӗнтӗ шӑши тытма пултарайман ватӑ кушак пек туйӑнатчӗ, тутӑ пурӑнӑҫпа йывӑрланса кайса, хӑйӗн ҫӗнтерӗвӗсемпе савӑнӑҫӗсем ҫинчен аса илсе хӗпӗртенипе мӑрласа ҫеҫ ҫӳрекен ватӑ кушак пекчӗ.
Не толстая, но мягкая до дряблости, она была похожа на старую кошку, которая уже не может ловить мышей, а, отягченная сытостью, только мурлычет, сладко вспоминая о своих победах и удовольствиях.

Хуҫа майри пӗчченскерччӗ тата хӗрхенсе каймаллах мӗскӗнӗн туйӑнатчӗ вӑл; тутлӑ эрехсем ӗҫсе кӳпетчӗ те чӳрече умӗнче юрласа ларатчӗ:
Хозяйка была одинока и трогательно жалка; бывало, напьется сладких наливок, сядет у окна и поет:

Павӑл карикатурӑсене кӑтартсан, мастерсем кӳренместчӗҫ, анчах Гоголевӑн карикатури пуриншӗн те кичемле туйӑнатчӗ, художникне вара сиввӗн ӑс парса калатчӗҫ:
Мастера не обижались, когда Павел показывал карикатуры, но карикатура Гоголева у всех вызвала неприятное впечатление, и художнику строго советовали.

Ҫаврака та тӗксӗм пит ҫинче куҫсен шурӑ ҫаврашкисем пӑхса тӑратчӗҫ, куҫ шӑрҫисем ясмӑк пӗрчисем пекчӗ, куҫа урлӑ ларатчӗҫ, — ҫавӑнпа пичӗ чӗрӗ те пит ирсӗр пек туйӑнатчӗ.
С круглого темного лица смотрели белые кружки глаз, зрачки были похожи не зерна чечевицы и стояли поперек глаз, — это давало лицу живое и очень гнусное выражение.

Страницăсем:

Corpus of the Chuvash language

Шырав

Шырав ĕçĕ:

Menu

Statistics