Шырав

Артамашов

«Мӗн шуйттанӗ тума сӗтӗрӗнсе килетӗп эпӗ кунта? — ҫиллессӗн шухӑшларӗ Артамашов.
«И за каким чертом я сюда плетусь? — со злостью думал Артамашов.

— Тен Артамашов ҫаксене аса илчӗ-тӗр, чӗри ҫавӑнпа ыратрӗ пуль.
— Может Артамашов обо всем этом и вспомнил, и заныло может его сердце.

Артамашов лашасем чупса пынӑ ҫӗртенех сиксе анатчӗ те, хапхисене килти пекех уҫса ярса, тачанкӑна кӗртсе яратчӗ, вара Хохлаков арӑмӗпе, Марфа Семеновнӑпа, тата кучӑрпа пӗрле ҫиелтен марльӑпа ҫӗленӗ корзинкӑсене, ҫӑнӑх миххине, темле ҫыхӑсемпе витресене ҫенӗхе илсе кӗретчӗ.
Артамашов соскакивал на ходу и, открывая ворота, как у себя дома, пропускал тачанку, и во дворе вместе с женой Хохлакова, Марфой Семеновной, и кучером сносил в сенцы корзинки, сверху зашитые марлей, мешок с мукой, какие-то кульки и бидончики.

— Артамашов кубанкине ҫамки ҫине тата ытларах антарнипе халӗ вӑл унӑн шӑртланса тӑракан куҫхаршийӗсем ҫинче ҫеҫ тытӑнса тӑрать.
— Артамашов еще сильнее сбил кубанку на лоб, так что теперь она держалась на его жестких и буграстых бровях.

— Аха! — Артамашов чун хавалӗпех кулса ячӗ.
— Эге! — Артамашов со всей души рассмеялся.

— Мӗнле ӳстерӗп-ха! — вӗҫкӗнленсе каларӗ Артамашов, мӑнаҫлӑн тӳрленсе тӑрса.
— Еще как повышаю! — прихвастнул Артамашов, выпрямившись.

Алексей Степанович Артамашов Хохлаков патне пачах илтӗнмен пек ҫемҫе утӑпа чӗррӗн утса пычӗ те вӗтӗ те илемлӗ шӑлӗсемпе ялтӑртаттарса, «Алексей Артамашов эпӗ, ҫавӑнпа мана пурте кураҫҫӗ…», тенӗ пекех кулса илчӗ.
Алексей Степанович Артамашов подошел к Хохлакову живой, мягкой и почти неслышной походкой, усмехнулся и так блеснул мелкими красивыми зубами, точно говорил: «На то я и Алексей Артамашов, чтобы быть приметным…»

Ҫав вӑхӑтра Артамашов купӑсҫа хӑлха умне илсе тухрӗ: унта ҫамрӑксем пуҫтарӑнса тӑчӗҫ, — вара ташӑсем пуҫланчӗҫ.
Тем временем Артамашов увел гармониста за ворота, куда ушла молодежь; быстро образовался круг, начались танцы.

Артамашов купӑсҫӑ патнелле хӑвӑрттӑн утса кайрӗ, сӗтел хушшинче пурте пӗр харӑс калаҫма пуҫларӗҫ.
Артамашов быстрым шагом пошел к гармонисту, а за столом заговорили все сразу.

— Эпӗ кирек ӑҫта та пурӑнӑп! — кулса ответлерӗ Артамашов.
— Я-то всюду проживу! — отвечал Артамашов.

Усӗрӗлме ӗлкӗрнӗ Артамашов пырса тӑчӗ, куҫӗсем унӑн савӑнӑҫлӑн йӑлтӑртатаҫҫӗ.
Подошел Артамашов, уже здорово подвыпивший, с веселыми, блестевшими глазами.

Ан кансӗрле! — хыттӑн каларӗ Артамашов.
Не мешай! — крикнул Артамашов.

— Тӗплипех ӗҫ, ӗҫ-ха эсӗ, пирӗн паттӑр ҫыннӑмӑр! — терӗ ӑна ҫак вӑхӑтра Артамашов, ыталаса илсе.
— Выпех до дна, пей ты, наш уважаемый богатырь! — сказал в этот момент ему Артамашов, крепко обнимая.

— Эпӗ колхоз туприне кӑна хытӑ тытатӑп, — терӗ Рагулин, Артамашов ҫине пӑхмасӑр.
— А я скупой только на колхозное, — сказал Рагулин, даже не взглянув на Артамашова.

— Пӑхӑр-ха, Стефан Петрович ҫемҫелсе кайнӑ! — юриех кӑшкӑрса каларӗ Артамашов, Рагулин илттӗр тесе.
— Поглядите, Стефан Петрович расщедрился! — сказал Артамашов нарочно так громко, чтобы услышал Рагулин.

— Пурӑнӑрах, турӑ пулӑштӑр! — именсе каларӗ Артамашов.
— И живите, бог с вами, — смущенно проговорил Артамашов.

Артамашов ӳкӗте кӗртме тытӑнчӗ, куҫсем унӑн ырӑ куҫсемех тесе турӑ ячӗпе тупа туса каларӗ.
Артамашов стал уговаривать, божился и говорил, что глаза у него добрые.

Атте, атте! — Артамашов пуҫӗпе сулласа илчӗ.
Папаша, папаша! — Артамашов сокрушенно покачал головой.