Шырав

Ромашов

Ромашов ун патне анчӗ те курӑк ҫине ларчӗ.
Ромашов спустился к нему и сел на траву.

Куҫҫуль пӗрчисем куҫ ҫинех тухса ларчӗҫ, анчах Ромашов вӗсене шӑлмарӗ.
Слезы выступили на глаза, но Ромашов не вытирал их.

Ромашов тупӑкра выртать, ним хускалманскер, сивӗскер, тута ҫинче ӗмӗр сӳнмен кулӑпалан.
А Ромашов лежит в гробу, неподвижный, холодный, с вечной улыбкой на губах.

— «Ытла та кая юлнӑ!» — йуҫенкӗ кулӑпа шухӑшлать Ромашов ӑна хирӗҫ.
— «Слишком поздно!» — думает в ответ ей с горькой улыбкой Ромашов.

Ман вилӗм пирки аннене асӑрханса кӑна пӗлтерӗр. Георгий Ромашов».
Сообщите поосторожнее матери о моей смерти. Георгий Ромашов».

Ромашов кравать ҫине кайса ӳкнӗ.
Ромашов лежит на кровати.

— «Господасем, Ромашов тиншӗкӗ-иҫ, ара, ку! — палласа илет Гайнана хӑшӗ-тӗр. — Ун ҫармӑсӗ ку».
— «Господа, да ведь это денщик Ромашова! — узнает кто-то Гайнана. — Это его черемис».

«Акӑ Ромашов пӳлӗмӗнчен Гайнан вирхӗнсе тухрӗ.
«Вот Гайнан выскочил из комнаты Ромашова.

Ромашов ҫав вӑхӑтра хӑйне хӑй вӗлересси пирки шухӑшлатчӗ, анчах татӑклӑн мар тата хӑраса та мар, темле пытарӑнчӑк, хӑйӗнпе хӑй юратӑнса йӑпанас туйӑмпалан.
Ромашов в это время думал о самоубийстве, но думал без решимости и без страха, с каким-то скрытым, приятно-самолюбивым чувством.

Анчах ку ӗмӗтсем кашни хутӗнчех Федоровскин киревсӗр ятлаҫӑвне, рота командирӗн йӗплекен-тӑрӑхлакан сӑмахӗсене, Николаевпа калаҫнине аса илсенех татӑла-татӑла, аркана-аркана саланчӗҫ, Ромашов вара хӑйне хӑй каллех те каллех тӳрлетме ҫукла намӑсланнӑн та телейсӗррӗн туйрӗ.
Но каждый раз эти мечты обрывались воспоминаниями о брани Федоровского, о язвительных словах ротного командира, о разговоре с Николаевым, и Ромашов снова чувствовал себя непоправимо опозоренным и несчастным.

Пуринчен ытла ӑна, пӗр каҫрах пӗтӗм пурлӑхне выляса янӑ опытсӑр вылявҫӑ евӗр, сасартӑк, питӗ-питӗ уҫӑмлӑн та питӗ илӗртӳллӗн, ним начарри те пулман пекех, хитре, илемлӗ Ромашов подпоручик генерал умӗнчен церемониаллӑ маршпа ҫав тери лайӑх иртнӗн мӗнпурин мухтавне тивӗҫ пулнӑ, халь хӑй те юлташӗсемпе пӗрле офицерсен пуххин ҫутӑ столовӑйӗнче кула-кула, ахӑлтата-ахӑлтата хӗрлӗ эрех ӗҫсе ларнӑн туйӑна-туйӑна кайрӗ.
Чаще же всего ему, точно неопытному игроку, проигравшему в один вечер все состояние, вдруг представлялось с соблазнительной ясностью, что вовсе ничего не было неприятного, что красивый подпоручик Ромашов отлично прошелся в церемониальном марше перед генералом, заслужил общие похвалы и что он сам теперь сидит вместе с товарищами в светлой столовой офицерского собрания и хохочет и пьет красное вино.

Пур ҫӗрте те — урамсенче те, хула тулашӗнче те — чечек ҫурнӑ шур акацин ачашшӑн йӑпшӑнса ҫыпӑҫакан пылак шӑрши хӑй хыҫӗнчен ҫӳренине астуса юлнӑччӗ тата Ромашов.
И еще запомнил Ромашов, что повсюду — и на улицах и за городом — шел за ним сладкий, нежно-вкрадчивый аромат цветущей белой акации.

Аташу пеклӗ ҫак фантастикӑлла ҫӳреве Ромашов, нихӑҫан манас ҫукла курнӑ тахҫанхи тӗлӗк евӗр темиҫе кунран асне илчӗ.
Спустя несколько дней Ромашов вспоминал, точно далекое, никогда не забываемое сновидение, эту фантастическую, почти бредовую прогулку.

«Эс илтместӗн мана! — йӳҫенчӗк ӳпкевпе пӑшалтатрӗ Ромашов.
«Ты не слышишь меня! — с горьким упреком прошептал Ромашов.

Ҫӑтӑ, тӗттӗм-хӗрлӗ карӑсем хыҫӗнче, пысӑк, ӑшӑ пайӑрка пулса, лампа ҫутатать, «Чунӑмҫӑм, мана мӗнлерех кичем иккенне, эпӗ тарӑхса тертленнине, хӑвна мӗнле хытӑ юратнине нивушлӗ туймастӑн эсӗ!» — питне йӗнӗ чухнехи пеклӗн чалӑштаркаласа та ик аллине кӑкӑрӗ ҫумне хыттӑн хӗссе лартса, пӑшӑлтатрӗ Ромашов.
За темно-красными плотными занавесками большим теплым пятном просвечивал свет лампы, «Милая, неужели ты не чувствуешь, как мне грустно, как я страдаю, как я люблю тебя!» — прошептал Ромашов, делая плачущее лицо и крепко прижимая обе руки к груди.

Ромашов ҫав каҫ, тӑтӑшшӑнах тӗттӗм енӗпе пыма тӑрӑшма, хула тӑрӑх вӑрах хушӑ ҫаврӑнкаласа ҫӳрерӗ, анчах мӗнле урамсемпе утнине хӑй те лайӑххӑн пӗлмерӗ.
Ромашов долго кружил в этот вечер по городу, держась все время теневых сторон, но почти не сознавая, по каким улицам он идет.

Ромашов куҫне хӗссе лартрӗ те тӗршӗнсе илчӗ.
Ромашов зажмурил глаза и съежился.

Чӳрече ик утӑмра кӑначчӗ, Ромашов ун витӗр асӑрхануллӑн пӑхрӗ те рота командирӗн курпунтарах ҫурӑмне курчӗ.
Окно было в двух шагах, и, осторожно заглянув в него, Ромашов увидел сутуловатую спину своего ротного командира.

Ромашов хыҫал енчи пусма ҫине хӑпарнӑччӗ ӗнтӗ, анчах, столовӑйра Слива капитанӑн тарӑхуллӑ та тӑрӑхлакан сассине уйӑрса илсе, сасартӑк чарӑнчӗ.
Ромашов уже взошел на заднее крыльцо, но вдруг остановился, уловив в столовой раздраженный и насмешливый голос капитана Сливы.