Шырав

Оленин

Вӑл калаҫӑва хутшӑнмарӗ, анчах та Оленин ун куҫӗсене, питне курса тӑчӗ, вӑл йӑшӑлтатнине, хӗвелҫаврӑнӑш шӗкӗлченине илтсе тӑчӗ, хӑй калаҫнӑ чухне лешӗ ӑна пӗтӗм чунтан итленине сиссе тӑчӗ, хӑй сасӑсӑр кӗнеке вуланӑ чухне те Оленин хӗр пуррине туйса тӑчӗ.
Она не принимала участия в разговоре, но Оленин видел ее глаза, лицо, слышал ее движения, пощелкиванье семечек и чувствовал, что она слушает всем существом своим, когда он говорил, и чувствовал ее присутствие, когда он молча читал.

Хӑш чухне Оленин кӗнеке тытрӗ те хӑй ӑшӗнче вуларӗ.
Иногда Оленин брал книгу и читал про себя.

Ванюша ӑна чей леҫсе пачӗ, вӑл кӑмака патне кӗтессе ларчӗ, карчӑк пӗр именмесӗрех хӑйӗн ӗҫне турӗ, вара вӗсем, чей тата чихирь ӗҫкелесе, казаксем хушшинчи ӗҫсем ҫинчен, кӳршӗсем ҫинчен, Россия ҫинчен (ун ҫинчен Оленин каласа пачӗ, лешсем ыйта-ыйта пӗлчӗҫ) калаҫса ларчӗҫ.
Ванюша приносил ему чай; он садился в угол к печи; старуха, не стесняясь, делала свое дело, и они беседовали за чаем и за чихирем о казачьих делах, о соседях, о России, про которую Оленин рассказывал, а они расспрашивали.

Карчӑк та ӑна ӑшшӑн йышӑнчӗ, вара, вечеринка пулнӑ кунран пуҫласа, Оленин, каҫсерен хуҫисем патне кӗрсе, вӗсем патӗнче ҫӗрлечченех лара пуҫларӗ.
Старуха ласково принимала его, и со дня вечеринки Оленин часто по вечерам заходил к хозяевам и сиживал у них до ночи.

Хуҫи те, хваттершӗн укҫа илме килсен, Оленин пуян тата уҫӑ кӑмӑллӑ иккенне пӗлнӗ хыҫҫӑн, ӑна хӑй патне чӗнчӗ.
Хозяин, приехав получить деньги за квартиру и узнав о богатстве и щедрости Оленина, пригласил его к себе.

Оленин ӗнтӗ, унпа тӗл пулмассерен, кашнинчех ӑна сывлӑх сунать.
Оленин уже здоровался с нею каждый раз, как встречался.

«Ҫапла, — шухӑшларӗ Оленин, килне таврӑннӑ май, — манӑн хамӑн чӗлпӗрӗме кӑштах пушатасси ҫеҫ, эпӗ вара ҫак казачкӑна ӑсран каймалла юратса пӑрахма пултарнӑ пулӑттӑм.
«Да, — думал Оленин, возвращаясь домой, — стоило бы мне немного дать себе поводья, я бы мог безумно влюбиться в эту казачку».

«Эпӗ ӗлӗк шухӑшланисем: юрату та, хӑвна ху хӗрхенменни те, Лукашка та — пурте пустуй япаласем. Пӗр телей анчах пур: кам телейлӗ, ҫав тӗрӗс», — мӗлтлетсе илчӗ Оленин пуҫӗнче; вара вӑл хӑй те кӗтмен вӑйпа хитре Марьянӑна ҫавӑрса тытрӗ те тӑнлавӗнчен тата питҫӑмартинчен чуптурӗ.
«Все пустяки, что я прежде думал: и любовь, и самоотвержение, и Лукашка. Одно есть счастие: кто счастлив, тот и прав», — мелькнуло в голове Оленина, и с неожиданною для себя силой он схватил и поцеловал красавицу Марьянку в висок и щеку.

Ҫак вӑхӑтра Белецкий алӑка тӗртсе уҫрӗ, вара Марьяна алӑкран пӑрӑнса Оленин енне сиксе ӳкрӗ те пӗҫҫипе унӑн урине перӗнчӗ.
В это время Белецкий, толкнув, отворил дверь, и Марьяна отскочила на Оленина, так что бедром ударилась о его ногу.

Оленин ним калама та пӗлмерӗ.
Оленин не знал, что говорить.

Вара каллех вӑл Оленина ҫав тери мӑнаҫлӑ та чипер курӑнса кайрӗ, Оленин тӑна кӗчӗ, ӑна намӑс пулчӗ.
И вновь так величественно хороша показалась она Оленину, что он опомнился и ему стыдно стало за то, что он делает.

— Ан тив, вӗсем унта, эпир вара кунта, — терӗ Оленин, ун патне ҫывхарса.
— Что ж, пускай они там, а мы здесь, — сказал Оленин, приближаясь к ней.

— Мӗншӗн-ха эсӗ Белецкине чуптурӑн, мана чуптӑвасшӑн мар? — ыйтрӗ Оленин.
— За что же ты Белецкого поцеловала, а меня не хочешь? — спросил Оленин.

Оленин, хӑй мӗн туни ҫинчен шухӑшласа-туса тӑмасӑрах, Марьянӑна ыталаса илчӗ те чуптӑвасшӑн пулчӗ.
Оленин, не отдавая себе отчета в том, что он делал, обнял Марьяну и хотел поцеловать ее.

Марьяна турткаланса тӑмарӗ, мӑнкӑмӑллӑн кулкаласа, хӑйӗн пысӑк куҫӗсемпе Оленин ҫине тинкерчӗ.
Марьяна не отбивалась, а, гордо улыбаясь, повела на Оленина своими длинными глазами.

— «Кайма юрамасть, кунта тӳлемелле-мӗн, — шухӑшларӗ Оленин, вара вӑл хӑй тавҫӑрма пӗлменшӗн ҫав тери тарӑхрӗ. — Нивушлӗ эпӗ Белецкий мӗн тунине тума пултараймастӑп-ха?
«Нельзя уйти, тут надо платить, — подумал Оленин, и ему стало так досадно на свою неловкость. — Неужели я не могу то же делать, что и Белецкий?

«Шуйттан сӗтӗрсе килчӗ-и мана ҫак йӗрӗнчӗк ӗҫке!» — терӗ те хӑй ӑшӗнчӗ Оленин, тӑрса тухса кайма хатӗрленчӗ.
«И черт меня занес на эту отвратительную пирушку!» — сказал про себя Оленин и, встав, хотел уйти.

Кунта Оленин хитре хӗрӗн пит-куҫне пӗрремӗш хут пӗтӗмӗшпех курчӗ, халиччен вӑл ӑна тутӑрпа куҫ таран ҫыхса лартнӑскерне анчах курнӑ.
Тут в первый раз Оленин увидал все лицо красавицы, а прежде он видел ее обвязанною до глаз платком.

Оленин темле хӑраса ӳкрӗ, хӗрелсе кайрӗ те, хӑй мӗн каланине пӗлмесӗрех: «Эп сан аннӳнтен хӑратӑп. Вӑл мана, эпӗ сирӗн пата пирвайхи хут кӗрсен, ҫав тери хытӑ вӑрҫса тӑкнӑччӗ»? — тесе хучӗ.
Оленин испугался чего-то, вспыхнул и, сам не зная, что говорит, сказал: — Я твоей матери боюсь. Она меня так разбранила в первый раз, как я зашел к вам.