Шырав

Кандов

Кандов халь те пулин идеализмпа чирлекенсен хушшинче пурӑнать-ха.
До сих пор Кандов жил в среде, страдающей болезненным идеализмом.

Кандов хӑй сӑмахне чун хавалӗпе каларӗ.
Кандов говорил искренне.

Кандов вара, Огняновпа Недкович енне ҫаврӑнса, хӑй сӑмахне малалла тӑсрӗ:
Повернувшись к Огнянову и Недковичу, Кандов продолжал:

— Кунта ак принцип пирки сӑмах пырать-ха, — сассине ҫӗклетсерех пуҫларӗ Кандов.
— Тут все дело в принципе, — уверенным тоном начал Кандов.

Кандов ун енне ҫаврӑнса аптрасарах пӑхса илчӗ.
Кандов посмотрел на него в недоумении.

Вӑл ыттисен ирӗклӗхне тӑкӑсламасть пулсан, пурӑнтӑрах хӑйне килӗшнӗ пек: нимле уйрӑмлӑх та ҫук унта, — ӑнлантарса пачӗ Кандов.
— Раз она не стесняет свободы других, пусть живет, как ей нравится: ничего дурного в этом нет! — объяснил Кандов.

— Ман шутпа, ҫав Милкӑна суйлама хӑйне ирӗк памалла: мӗншӗн-ха ӑна минчете тӑма хистемелле? — терӗ Кандов.
— По-моему, нужно дать этой Милке свободу выбора: зачем принуждать ее венчаться? — сказал Кандов.

Ӗҫ, Кандов, тултаратпӑр, эсӗ «вырӑс-ҫке» пирӗн!
Давай, Кандов, опрокидывай, ты же «русский»!

Кунта Кандов пур, Николай Недкович та тата суккӑр Колчо.
Среди них были Кандов, Николай Недкович и слепой Колчо.

Ан манӑр, Кандов господин: хальхи вӑхӑтра эпир халӑх умне пӗртен пӗр ӑслӑ ӗмӗт лартма пултаратпӑр — тӗрӗксен пусмӑрне пӗтересси.
Запомните, господин Кандов: в настоящее время мы можем поставить перед народом только одну разумную и реальную цель — свержение турецкого ига.

Кандов ҫак шухӑшпа килӗшмесӗр пуҫне сулкаларӗ.
Кандов отрицательно покачал головой.

— Чимӗр-ха, Кандов господин, — ӑна хирӗҫ тӑчӗ Недкович, — сирӗн шухӑшӑра хисеплетӗп-ха эпӗ, анчах кунта вӗсем вырнаҫсах каймаҫҫӗ.
— Позвольте, господин Кандов, — возразил ему Недкович, — ваши взгляды уважаю и я, но здесь они неприменимы.

— Эсир мана кӗрешӳ пуҫласа ямалла тетӗр, — пуҫланӑ сӑмахне тӑсрӗ Кандов, — ирӗке кӗрешӳре илмелле тетӗр.
— Вы мне говорите, что нужно начать борьбу, — продолжал разговор Кандов, — потому что борьбой мы добудем свободу.

Огняновпа Кандов ҫак ушкӑнран пӑрӑнса пӗр йывӑҫ айне кайса ларчӗҫ, вӗсем тем пирки хӗрсе тава кӗнӗччӗ…
Огнянов и Кандов отделились от остальных и, сидя под деревом, горячо спорили о чем-то.

— Мӗн каласшӑнччӗ эсир, Фратю господин? — сивлеккӗн ыйтрӗ ӑна хирӗҫ ларакан Кандов.
— Что вы хотели сказать, господин Фратю? — холодно спросил Кандов, сидевший против него.

Ӗҫкӗ халӑхӗ хушшинче Николай Недкович пур, вӑл пултаруллӑ каччӑ, вӗреннӗскер; вырӑс университетӗнче вӗренекен Кандов студент, кунта вӑл сывлӑхне сиплеме килнӗ, нумай вӗреннӗ, революциллӗ шухӑшлакан ҫын, социализм енне туртӑнаканскер; Фратю господин; Франгов учитель, вӗри пуҫлӑ ҫын теме кирлӗ; Попов — пӗтӗм чун хавалӗпе патриот; Димчо пуп патриот та, анчах ытла ӗҫме юратаканскер; тата Колчо-суккӑр.
Среди других пировали Николай Недкович, развитой и просвещенный юноша; Кандов, студент одного русского университета, приехавший сюда поправить здоровье, человек начитанный, крайне левых убеждений, увлекающийся социализмом; господин Фратю; учитель Франгов — горячая голова; Попов — восторженный патриот; поп Димчо, тоже патриот, но пьяница, и Колчо-слепец.