Шырав

Корней

— Пулемёчӗсене шанчӑклӑ вырӑна пытарас пулать, — терӗ Корней Фотиевич.
— Пулеметы, не мешкая, в надежное место надо спрятать, — сказал Корней Фотиевич.

— Эсир пурте пӗр харӑс ан шавлӑр-ха! — чарчӗ вӗсене Корней Фотиевич.
— Да вы не гомоните все сразу! — остановил их Корней Фотиевич.

Корней Фотиевич — ырӑ та тӳрӗ кӑмӑллӑ ҫын.
Добрый, честнейшей души человек, Корней Фотиевич.

Нимӗҫсем килсен — ӑна Виктор Николаевич пулӑшать, вӗсене хуса ярсан — Корней Фотиевич хӳтӗлӗ; мӗнле пулсан та партизансемпе ҫыхӑннӑ-ҫке-ха.
Немцы придут — у него поддержка есть от Виктора Николаевича, прогонят их, тогда Корней Фотиевич поддержит — как-никак с партизанами был связан.

Корней Фотиевич Алехӑна темӗн чухлӗ каларӗ пулин те ӳкӗте кӗртеймерӗ.
Как ни уговаривал Корней Фотиевич Алеху, так я не смог уговорить.

— Ҫук, ан хутшӑнтар мана, Корней Фотиевич!
— Нет, уволь ты меня, Корней Фотиевич!

— Мӗн калаҫатӑн эсӗ, Корней Фотиевич!
— Да что ты, Корней Фотиевич!

— Да!.. — терӗ вӑрӑммӑн Корней Фотиевич.
— Да!.. — протянул Корней Фотиевич.

«Мӗн хӑратать-ши ӗнтӗ! — шухӑшларӗ Корней йӑл кулса.
«И чего стращает? — улыбаясь, думал Корней.

Сивӗ те уҫӑ сывлӑшпа кӑкӑр тулли сывласа, Корней тарӑн ҫырма икӗ енӗпе сарӑлса выртнӑ Черемшанкӑн урамне тинкерсе пӑхрӗ, кашни сас-чӗве хӑлхине тӑратса итлерӗ.
Жадно дыша морозной свежестью, Корней пристально вглядывался в раскинувшуюся по обе стороны глубокого оврага улицу Черемшанки, прислушивался к каждому звуку.

Ӗҫ кунта шӑп та шай вӑл, Корней Яранцев, таврӑннинче мар иккен — хӑйӗн янташӗсем умӗнче унӑн нимӗнле ӑраснах тава тивӗҫлӗ ӗҫсем те ҫук, вӗсем хулапа сывпуллашса киле таврӑннӑ тепӗр ҫынна та ҫавӑн пекех уҫӑ та ырӑ кӑмӑлпа кӗтсе илнӗ пулӗччӗҫ.
Дело было не в том, что вернулся именно он, Корней Яранцев, ведь у него не имелось никаких особых заслуг перед земляками, они так же открыто и душевно радовались бы и другому, кто распростился бы с городом и возвратился домой.

Корней килне килнӗ чух ҫул ҫинче кирлӗ-кирлӗ мар иккӗленӳсемпе асапланса пынине, хӑй каллех калле-малле шухӑшлама хатӗр пулнине аса илчӗ те, ӑна намӑс пулса кайрӗ.
Вспомнив, что по дороге сюда он травил себя ненужными сомнениями и снова был готов смалодушничать, Корней испытал укор совести.

Корней халӗ хӑй илтнинчен те, ватӑ кӑмака ӑсти уншӑн ҫӗрле ӗҫлеме шут тытнинчен те тӗлӗнсе кайрӗ.
Корней стоял, потрясенный и тем, что услышал, и тем, что старый печник ради него решился работать ночью.

Корней ҫырма хӗррине ҫитсе тӑнине те сисмерӗ, ҫырма леш енче, хӑй пӳртӗнче, ҫутӑ пурринчен тӗлӗнсе тӑп чарӑнса тӑчӗ.
Корней не заметил, как оказался на краю знакомого оврага, и вкопанно остановился, пораженный тем, что в доме его, на другой стороне оврага, горит огонь.

Корней хутран-ситрен хыҫалалла ҫаврӑнса пӑхнӑ та куҫӗсене хуплакан куҫҫуль витӗр чечеклӗ кашемир тутӑр ҫыхнӑ ӑрӑмӗпе хӑйӗн ачисене курнӑ, вӗсем пӗр утӑм юлмасӑр трактор хыҫҫӑн пынӑ.
Изредка оглядываясь, Корней видел сквозь застилавшие глаза слезы цветистый кашемировый платок жены, своих ребятишек, что ни на шаг не отставали от трактора.

Тахӑшӗ Корней кӑкӑрӗ ҫине хӗрлӗ бант ҫыхса янӑ, ҫӑра ҫӳҫӗсем ҫине шурӑ чечек чикнӗ, бензинпа тӗтӗм шӑрши ҫапнипе хуп-хура пулнӑ пулсан та, ҫав кун вӑл хӑйне илемлӗн курӑннӑ.
Кто-то прицепил на грудь Корнея красный кумачовый бант, воткнул в густой чуб белую ромашку, и, хотя Корней весь пропах керосином и копотью и был чумазый как черт, он сам себе в тот день казался красивым.

Корней пӗр самантрах хӑй станцинчен Черемшанкӑна пӗрремӗш трактор илсе килнӗ нихҫан манӑҫми куна аса илчӗ.
Будто озаренный мгновенной и яркой вспышкой огня, увидел Корней тот незабвенный день, когда он привел в Черемшанку со станции первый трактор.