Шырав

Шырав ĕçĕ:

тӑракан the word is in our database.

тӑракан (тĕпĕ: тӑракан) more information about the word form can be found here.

Сӑрӑ тикӗс стена пек тӑракан салтаксем умӗнче ҫынсем хумханмаллах хумханнӑ, шыв хумӗсем ҫыран хӗрринчи чулсем ҫинелле ҫапӑннӑ пек, вӗсем ҫав стена ҫинелле пыра-пыра тӑрӑннӑ.
Люди колыхались перед ровной серой стеной, бились об неё, как волны реки о камни берега.

Январӗн 9-мӗшӗ // Хумма Ҫеменӗ, Феодосия Ишетер. Максим Горький. Сочиненисем. Чӑваш АССР государство издательстви, 1953. — 133–155 стр.

— Пире калаҫма хушман… — тенӗ унпа юнашар тӑракан салтакӗ.
Сосед его добавил: — Не велено нам разговаривать…

Аманнисене куҫпа виҫнӗ пек пӑха-пӑха илнӗ, ним шарламасӑр темскер виҫнӗ, танлаштарса пӑхнӑ, хӑйсем умне темле паллӑ мар, кӗлеткесӗр, хура мӗлке пек тухса тӑракан хӑрушӑ ыйтӑва хирӗҫ мӗн калассине шухӑша кайса шыранӑ…
Рассматривали раненых взвешивающими глазами, что-то молча измеряли, сравнивали, углублённо искали ответов на страшный вопрос, встававший перед ними неясной, бесформенной, чёрной тенью.

Стена пек пулса тӑракан салтаксем хумханса илнӗ те, ҫав стена икӗ еннелле уҫӑлакан йывӑҫ хапха пек уҫӑлса кайнӑ; ун хушшипе, ташласа та хартлатса утсем юртса тухнӑ та, офицер кӑшкӑрни илтӗннӗ, утлӑ ҫар ҫинче, сывлӑша ҫурса, хӗҫсем вылянса илнӗ, кӗмӗл лентӑсем пек йӑлтӑртатса кайнӑ, пурте пӗр еннелле хӑмсарнӑ.
Стена солдат вздрогнула и растворилась, как две половины деревянных ворот, танцуя и фыркая, между ними проехали лошади, раздался крик офицера, над головами конницы взвились, разрезав воздух, сабли, серебряными лентами сверкнули, замахнулись все в одну сторону.

Пӗр хӗрарӑм, хыттӑн ахлатса, аллипе кӑкӑрӗнчен ярса тытнӑ та, малалла, хӑйне хирӗҫ тӑсӑлса тӑракан штыксем патнелле, хӑвӑрт утса кайнӑ.
Женщина, громко охая, схватилась рукой за грудь и быстрыми шагами пошла вперёд, на штыки, вытянутые встречу ей.

Кӑвак-ҫутӑ сарлака ҫырма умӗпе лайӑх курӑнса тӑракан салтак кӗлеткисенчен пӗрре те хӑрамалли пулман; шӑннӑ урисене ӑшӑтмашкӑн вӗсем сике-сике илнӗ, аллисене сулкаланӑ, пӗрне пӗри тӗрте-тӗрте янӑ.
В фигурах солдат, чётко обрисованных на голубовато-светлом фоне широкой реки, не было ничего угрожающего, они подпрыгивали, согревая озябшие ноги, махали руками, толкали друг друга.

Халӑх урамран шыв хӗррине, Троицкий кӗперӗ патне юхса тухса, хӑйне кӗпер ҫине кӗме пӳлсе тӑракан салтаксем хуҫкаланчӑк линипе тӑсӑлса тӑнине курсассӑн, — ҫынсем ҫав ҫӳхе, кӑвак карта пирки чарӑнса тӑман.
Кода толпа вылилась из улицы на берег реки и увидела перед собой длинную, ломаную линию солдат, преграждавшую ей путь на мост, людей не остановила эта тонкая, серая изгородь.

Унӑн кантӑк ҫумне лапчӑннӑ сӑмсине те, писев тӗслӗ тутисем хушшинчен ҫутӑлса тӑракан шап-шурӑ вӗтӗ шӑлӗсене те курма вӗреннӗччӗ эпир; илемлӗччӗ вӗсем пире.
Нам было приятно видеть приплюснутый к стеклу нос и мелкие белые зубы, блестевшие из-под розовых губ, открытых улыбкой.

Ҫирӗм улттӑпа пӗрре // Петӗр Хусанкай. Максим Горький. Сочиненисем. Чӑваш АССР государство издательстви, 1953. — 119–131 стр.

Эпир пурте, ҫав палланӑ уҫӑ сасӑ енне ҫаврӑнса, хӗрӗн кӑмӑллӑн кулса тӑракан таса пичӗ ҫине чунтан хӗпӗртесе пӑхаттӑмӑр.
Мы все оборачивались на этот ясный звук и радостно, добродушно смотрели на чистое девичье лицо, славно улыбавшееся нам.

Малтан аври юрлать, эпир унӑн пӗччен юррине шӑппӑн итлетпӗр; вӑл подвалӑн йывӑр маччи айӗнче, ҫеҫен-хирте нӳрлӗ кӗрхи каҫ тӑхлан вителӗк евӗр усӑнса тӑракан хамӑр пӗлӗт айӗнче сӳнекен пӗчӗк вут ҫути пек сӳнсе хупланать.
Поет один из нас, а мы сначала молча слушаем его одинокую песню, и она гаснет и глохнет под тяжелым потолком подвала, как маленький огонь костра в степи сырой осенней ночью, когда серое небо висит над землей, как свинцовая крыша.

Ун тарӑнӑшӗ пӗр виҫӗ аршӑн, анчах унта пуҫпа кӗме кирлех те мар, ку хӑрушӑ та, мӗншӗн тесен шӑтӑк умӗнче ҫакӑнса тӑракан пысӑк чул йӑтӑнса анса ҫынна ӗмӗрлӗхе пытарса хумах пултарнӑ.
Глубина ее была аршина три, но влезать в нее с головой не представлялось надобности, да и было рискованно, ибо эта глыба над входом могла обвалиться и совсем похоронить нас там.

Коновалов // Александр Алга. Максим Горький. Сочиненисем. Чӑваш АССР государство издательстви, 1953. — 70–118 стр.

Ҫак арпашӑнса тӑракан ӗҫпе сасӑсем хушшинче ҫирӗппӗн утса таҫталла кайса пыракан ман юлташӑн илемлӗ пӗвӗ-сийӗ, Коновалова хӑйне ӑнланма кирлине систернӗ пек, пӗтӗмпе уйрӑлса тӑрать.
Среди всей этой путаницы звуков и движений красивая фигура моего приятеля, удалявшегося куда-то твердыми шагами, очень резко выделялась, являясь как бы намеком на что-то, объясняющее Коновалова.

Эпӗ унӑн пӗр вӑхӑтрах васкавлӑн персе янӑ ыйтӑвӗсене хирӗҫ нимӗн те каламастӑп, унӑн тӗл пулнӑшӑн савӑнса кӑмӑллӑн ҫиҫсе тӑракан ырӑ пит-куҫне пӑхса йӑл кулса ҫеҫ тӑратӑп.
Я не мог вставить ни слова в залп его вопросов и только улыбался, глядя в его доброе лицо, сиявшее удовольствием встречи.

Вӗсем хӑйсене ушкӑн-ушкӑнӑн тытаҫҫӗ, кашни хӑйӗн енчисемпе пуласшӑн, космополит пулса тӑракан босяксене кӑна ыттисенчен лайӑхах уйӑрса илме пулать — вӗсем хӑйсене хӑйсем никама пӑхӑнман пек тыткалаҫҫӗ, вӗсен тумӗ те, калаҫӑвӗ те ана-ҫарантан выҫлӑх пирки ҫеҫ вӑхӑтлӑха уйӑрӑлнӑ, анчах ӑна манман ҫынсенчен урӑхла.
Они делились на маленькие группы, стараясь держаться земляк к земляку, и только космополиты-босяки сразу выделялись — и своим независимым видом, и костюмами, и особым складом речи — из людей, еще находившихся во власти земли, лишь временно порвавших с нею связь, оторванных от нее голодом и не забывших о ней.

Тинӗс хӗвел ҫутипе йӑлтӑртатса кулать; вӑл, шухӑшӗ пулсан, пӗр хускалса илсенех, лилипутсен ӗҫӗнчен йӗр те юлас ҫуккине пӗлсе тӑракан Гуливерӑн ырӑ кулли пек.
Сияя в блеске солнца, оно точно улыбалось добродушной улыбкой Гулливера, сознающего, что, если он захочет, одно движение — и работа лилипутов исчезнет.

Тинӗс тӗтреллӗ горизонт таранах лӑпкӑн сарӑлса выртать, унӑн тӑрӑ хумӗсем ӗҫ вӗресе тӑракан ҫырана шӑппӑн пырса ҫапӑнаҫҫӗ.
Море спокойно раскинулось до туманного горизонта и тихо плещет своими прозрачными волнами на берег, полный движения.

Унӑн ҫакӑ чӗререн тухакан сассинче ҫутҫанталӑкӑн калама ҫук кӑмӑллӑ сӑрӗсем умӗнче чӑнласа пуҫ тайнинчен ытла хӑйсене илемлӗхе витӗр пӗлсе тӑракан ҫын вырӑнне хисепленине ҫухатасшӑн мар хавхаланакан нумай поэтсен риторикӑллӑ хӑтланӑвӗнчен шухӑшпа туйӑм яланах ытларахчӗ.
И в этом восклицании всегда было более смысла и чувства, чем в риторических фигурах многих поэтов, восхищающихся скорее ради поддержания своей репутации людей с тонким чутьем прекрасного, чем из действительного преклонения пред невыразимо ласковой красой природы…

Ӑна хӑй тӑракан ҫӗр ҫинчен, хӑй шухӑшӗнчен пӑрма тата вӑл ҫынсем пирки мӗн шутланине пӗлме питӗ те хӗнччӗ.
Крайне трудно было сбить его с почвы этого положения, и трудно было усвоить его взгляд на людей.

Лар ҫинче мана хирӗҫ ларса, аллисемпе хӑйӗн чӗркуҫҫине ыталаса тытса, вӑл, урисене сухалӗ витмеллех янахӗ ҫине таяннӑ та, пӗрӗнтернӗ куҫхарши айӗн тӗлӗнмелле ҫунса тӑракан куҫӗпе ман ҫине шӑтарас пек пӑхать.
Сидя на ларе против меня и обняв свои колени руками, он положил на них подбородок так, что его борода закрыла ему ноги, и смотрел на меня жадными, странно горевшими глазами из-под сурово нахмуренных бровей.

Пурне те айӑплакан, пуриншӗн те тарӑхакан, курӑнса тӑракан киревсӗрлӗхсенчен хӑйсене епле те пулин пӑрма тӑрӑшакан, хӑйсене мӗнле майпа та пулин ҫылӑхсӑра хуракан ҫынсемпе ҫеҫ тӗл пулаттӑм, — вӗсем хӑйсен ӑраскалсӑрлӑхне чӗмсӗр шӑпа ҫине, усал ҫынсем ҫине йӑвантаратчӗҫ…
Я встречал только людей, которые всегда всё винили, на всё жаловались, упорно отодвигая самих себя в сторону из ряда очевидностей, опровергавших их настойчивые доказательства личной непогрешимости, — они всегда сваливали свои неудачи на безмолвную судьбу, на злых людей…

Страницăсем:

Corpus of the Chuvash language

Шырав

Шырав ĕçĕ:

Menu

Statistics