Шырав

Нагульнов

— Кам колхоза ҫырӑнать, аллӑрсене ҫӗклӗр! — сӗнчӗ Нагульнов.
— Кто записывается в колхоз, подымай руки, — предложил Нагульнов.

— Но-но! — Нагульнов чышкипе шаккама тытӑнчӗ.
— Но-но! — Нагульнов застучал кулаком.

Мӗн эсир автансем пекех сиксе ӳкрӗр? — ӳкӗтлерӗ Нагульнов, ҫав хушӑрах хӑйӗн хӗп-хӗрлӗ хӗрелсе кайнӑ питҫӑмартинчи мускулӗ кӑрт та кӑрт турткаланма тытӑнчӗ.
Что вы, как кочета, сходитесь! — уговаривал Нагульнов, а мускул щеки уже заходил у него ходуном под покрасневшей кожей.

— Сӑмах ыйт, вара калаҫ, — хӑтӑрса ӑнлантарчӗ ӑна Нагульнов, сӗтел хушшинче Давыдовпа Андрей Разметнов хушшинче лараканскер.
— Проси слово, тогда и гутарь, — строго внушал ему Нагульнов, сидевший за столом рядом с Давыдовым и Андреем Размётновым.

— Нагульнов иккӗленсе пуҫне пӑркаларӗ.
— Нагульнов с сомнением покачал головой.

— Ҫук, — терӗ ӑна хирӗҫ Нагульнов.
— Нет, — отвечал Нагульнов.

Эппин сире ҫакна каласа парам-ха, рабочи юлташ: ҫав юлташлӑх вӑл коллективизацирен мӑшкӑллани тата совет влаҫне ҫав тери сиен кӳни ҫеҫ пулать, — терӗ Нагульнов, палӑрмаллах хумханса.
Так я скажу вам, товарищ рабочий, что это есть одно измывание над коллективизацией и голый убыток Советской власти, — говорил Нагульнов, заметно волнуясь.

Нагульнов, освещая положение, заговорил о гремяченском ТОЗ.

— Нагульнов чышкипе стенана тӳнлеттерсе шаккарӗ те Давыдов патне пырса тӑчӗ.
— Нагульнов постучал кулаком в стену, подошел к Давыдову.

— Ҫапла, эпӗ ячейка секретарӗ Нагульнов.
— Да, я секретарь ячейки Нагульнов.